У истоков Третьего Рима

Через несколько дней, когда в лагере русских не было уже никакой бодрствующей стражи, хан приказал ударить по русскому лагерю врасплох кулаком из двадцати тысяч конных и тридцати тысяч пеших ратников – и все это ранним утром, по восходе солнца, когда сон уснувших пьяных воинов так крепок. Русских было вдвое больше числом, только ни один воевода не мог совладать с испуганным сонным воинством, которому легче было драпать к своим судам, нежели организовать оборону.

Казанские летописцы записали о той страшной бойне, что «луг Арский взмок от крови» и был весь усеян русскими трупами после трудов черемисских стрелков, хорошо знавших свое дело в избиении полусонных обезумевших воинов. Прибывший через несколько в Москву посол австрийского императора Герберштейн со слов спасшихся в казанской бойни московитов записал в своих записках, что казанцы хитроумно обманули своих врагов «притворным ужасом и бегством из шатров своих в город, а после с отборными черемисскими стрелками ударили на них врасплох». В казанской летописи сказано, что кроме убитых в бегстве московского войска князей Михаила Курбского и Федора Палецкого, погиб и брат первого, воевода Роман, а взятый в плен израненный князь Дмитрий Шеин был замучен ханом; что из ста тысяч русских воинов спаслось только около семи тысяч.

С вестью о страшном разгроме Дмитриевой рати в Москву был послан гонец Василий Голенин, который в пути по иронии судьбы наткнулся на идущее в Казань войско воеводы Василия Холмского. Случилась немая сцена. На вопрос Холмского, остались ли еще после избиения Дмитриевой рати воины, что могли бы в составе его войска в новой битве с ханом загладить свою вину и робость с трусостью, гонец неуверенно покачал отрицательно головой и тяжело вымолвил: «Вряд ли, князь!».

Только ошибся гонец Василий Голенин, развернув войско Холмского назад в Москву. С минимальными потерями ушла от коварного хана московская конница под начальством воеводы Киселева и служилого царевича Зеденая, сына Нордоулата, старого и верного союзника Москвы. Московские конники решительно вступили в битву с казанскими преследователями во время организованного отступления посуху, в направлении к Мурому.

Государь Василий хмуро встретил в Москве князя Холмского, который уже не заикался об освобождении царевича Дмитрия. Что-то в небесной канцелярии сбоило в оказании помощи царевичу со стороны Холмского, который мог бы укорить в невыполнении обещания государя. А чего теперь укорять? И Казань не взята, и войско русское побито в назидание потомкам, и бездарному военачальнику Дмитрию с того времени уже не бывать никогда полководцем московской рати. Да и Холмский оказался не у дел со своим походом ради мести хану и ради спасения несчастного узника-царевича Дмитрия.

С мстительным назиданием своему шурину государь Василий заставил присутствовать Холмского при объяснении государя с иноземцами-пушкарями из разгромленного Дмитриевого войска. Холмский с серым усталым лицом слушал объяснения пушкарей и пытался уловить какой-то смысл в словах и деяниях государя, и с каждым мигом мрачнел и серел ликом все более и более.

В разгромленном войске брата было несколько иноземцев-пушкарей с огнестрельными снарядами, но только один смельчак из всех их сумел спасти свои пушки и снаряды и привезти их в Москву. Но неожиданно для Холмского государь милостиво отнесся к пушкарям, бросивших свои пушки и снаряды под Казанью на Арском лугу, но с гневом обрушился на смельчака, спасшего материальную часть и успешно отчитавшегося перед казной. Холмский понимал уже, что скрытый от посторонних глаз гнев государя на Холмского, вернувшегося назад с не стрелявшими пушками, по сути дела, ни с чем, с одними своими ходатайствами насчет царевича, проливается на смелого мужественного пушкаря.

– Ты берег снаряд, а не берег себя… Знай же, что люди искусные мне дороже пушек… – Василий многозначительно перевел взгляд с удивленного обескураженного смельчака пушкаря в окружении разулыбавшихся его товарищей на серое непроницаемое лицо Холмского. – Как ты считаешь, князь Василий, что дороже пушки или пушкари?..

И Холмский осмелился на дерзость. Он протер глаза, словно сбрасывая с них пелену оцепенения, и глухим голосом буркнул:

– Так-то так… Пушки посеять – дело нехитрое… Только если будут пушкари свои пушки при бегстве бросать, так ведь на войско пушек на напасешься – всё прозяпают… Сначала пушки, а потом царство…

Воцарилась странная гнетущая, мучительная для всех присутствующих тишина. Смельчак пушкарь, проглатывая комок в горле, громко икнул и попытался извинительно улыбнуться. Государь напряженно молчал и не торопился с ответом на вызов своего первого воеводы. Наконец, он взглядом полного невыразимого презрения посмотрел сверху вниз на втянувших головы в плечи иноземных пушкарей. Теперь уже у товарищей смельчака-пушкаря вытянулись лица, и они готовы были выслушать гневную отповедь в свой адрес. Но государь жестом приказал иноземным пушкарям, оставив для беседы с глазу на глаз своего первого боярина.