У Южного полюса

на койках людей, совпадавшее с однообразным тиканьем

барографа, вычерчивающего кривую атмосферного давления.

Но вскоре ураган возобновлялся с прежней силой.

Этот шторм тянулся до 15 июня.

В такую погоду жизнь в нашем маленьком помещении

казалась иногда невыносимой. Нам не хватало света, движения,

воздуха. Мы как бы старились на глазах друг у друга. Волосы

доктора побелели, а между тем ему едва исполнилось тридцать лет.

Он всегда был в плохом настроении. Возможно, что его удручала

также мысль о состоянии других. Как врач, он замечал

наступавшие изменения у окружающих быстрее, чем они сами.

Мелодии музыкального ящика были нам известны более чем

достаточно; весь его репертуар исчерпан до предела, и если

даже кому-либо нравилась какая-нибудь мелодия, то другой был

противоположного мнения; то, что веселило одного, раздражало

и нагоняло тоску на другого.

За сим обычно следовали нескончаемые споры и пререкания,

которые составляли по существу наше лучшее развлечение. Не

знаю, как могли бы мы перенести долгую полярную ночь, если

бы у нас не возникали эти маленькие стычки. Нас удручали

темнота и однообразие. Тишина временами стучала в ушах,

всякое нарушение ужасной пустоты и оторванности было

облегчением. Мы с доктором если только не читали книги из нашей

отличной библиотеки, то много играли в шахматы. Другие также

играли в шахматы или в карты. Лапландцы часто коротали время

за игрой, называемой «сакко»,—своего рода шахматы, с выточе-

ными из дерева маленькими изображениями палаток, церквей,

лапландок и лапландцев.

Савио и Муст играли с большой горячностью. Неизменно

возникал большой шум, когда лапландка занимала место, на

котором до того стоял лапландец, или когда с доски снималась

церковка. Передвигая фигурки с одного поля на другое, они

произносили целые заклинания. Для меня было загадкой, как

вообще могли фигуры удержаться на доске, по которой они

часто стучали в азарте.

Проигравший обычно дулся на другого в течение нескольких

дней. Они разговаривали друг с другом тогда таким тоном, по

которому, даже не зная лапландского языка, можно было судить,

что речь идет не о комплиментах.

В общем и целом из всех нас лапландцы меньше всего страдали

от темноты. Жизнь на далеком Севере приучила их к этому.

Савио отличался большим прилежанием, он сшил нам за

зиму 50 пар лапландской обуви. Хотя раньше он этим де-

лом и не занимался, но уже первый его опыт оказался очень

удачным.

Оба они смотрели на меня в подлинном смысле как на отца,

обращались ко мне на «ты», делились со мной всеми своими

радостями и горестями. Особенно общителен был на протяжении

зимы Савио. Вообще он вносил много оживления, и я никогда

не забуду сценку, во время которой Савио буквально заболел

от смеха.

Мы все надоели друг другу больше обычного и использовали

каждый предлог для взаимных попреков. И вот однажды явился

ко мне доктор в качестве депутата. Для меня это не было полной

неожиданностью; я уже обратил внимание на то, что с доктором

о чем-то совещались. Он передал мне требование членов

экспедиции, чтобы в обращении с ними я пользовался словом «мистер».

Я немедля выразил полную готовность, и доктор передал мое

согласие комитету.

И вот наступило время обеда за общим столом. Среди

десятерых человек, погребенных под снегом, господствовало слегка

торжественное настроение.

Согласно своему обещанию, я, выполняя их просьбу, широко

прибегал к желательному им обращению. На лицах подчиненных

видна была радость по поводу одержанной победы; однако,

скрывая ее, они старались не смотреть друг на друга и делали

вид, что более обычного наслаждаются сомнительными яствами

нашей кухни.

Все шло хорошо, пока я не назвал лапландца Муста

«мистером». Тогда Савио разразился громовым смехом. Он смеялся

от всей души, так, что слезы выступили у него на глазах, и

торжественная серьезность обеда уступила место обычному

благодушному юмору.

Эти маленькие происшествия служили большими вехами в

нашей жизни.

Бывали у нас и приятные вечера, когда на стол подавали грог.

Это сразу разряжало атмосферу, и я пришел к выводу, что

применение по временам грога или вина оказывает на участников

экспедиции замечательное действие. Доктор также настоятельно

советовал пропустить иногда по стаканчику. Само собой

разумеется, что это проделывалось с большой осторожностью. Вино

было разрешено только во время пребывания в основном лагере;

пользовались вином не для согревания, а для того, чтобы в

условиях нашей изоляции от мира поддерживать взаимные

дружеские чувства.

Употребление спиртных напитков при поездках на санях

я считаю в высшей степени противопоказанным. Вино

согревает и добавляет силы только в первый момент. Как только

проходит его возбуждающее действие, сопротивление холоду резко

падает—искусственное возбуждение уступает место

расслабленности. Но в основном лагере, где можно было согреться и без

того, вино влияло на настроение как благодетельное лекарство.

Во время полярной ночи мы выкуривали также много табаку.

Среди нас лишь один препаратор Гансон не пил вина и не

курил.

Бедняга Гансон! Ему тяжело приходилось в зимнее время,

особенно когда он терял чувство осязания в нижних