У каждого свое проклятие

– Теперь, я думаю, ты не станешь больше отмахиваться от моих слов, – сказала Нонна и положила в рот прозрачный ломтик копченой нарезки.

Марина слегка тряхнула головой и ответила:

– Если бы мне кто-нибудь посторонний рассказал такое о своей семье, я решила бы, что это одна из страшилок, которыми люди любят пугать друг друга, коротая время в поездах дальнего следования или в больницах.

– Очень качественная страшилка... – проронила Ирина, крутя в пальцах стеклянную стопочку с тремя золотыми ободками.

– Нет, ну ты скажи, Маринка, какого черта Лешка полез разнимать этих уродов? – Нонна вскочила из-за стола и принялась ходить взад-вперед по кухне.

– Они же соседи... – бесстрастно произнесла Марина.

– Ты еще их пожалей, мол, несчастные больные люди... Вот уже год прошел, а я никак не могу успокоиться! Такая несправедливость! – Нонна опять подсела к столу, схватила бутылку, разлила водку по стопкам и сказала: – А вот мы сейчас, девки, выпьем, чтобы им... этим больным людям... алкашам проклятым... чтобы им ни дна ни покрышки... чтобы им жизнь хуже смерти показалась... – Нонна глянула на двух безучастно сидящих женщин, стукнула кулаком по столу и прикрикнула на них: – А ну взяли водку в руки! – Потом подождала, пока сестра с Ириной подняли свои стопки, чокнулась с каждой и закончила: – Чтоб их жизнь стала адом!

Маринины пальцы дрогнули, стопка накренилась, и водка прозрачной струйкой полилась на стол. Нонна взяла из рук сестры стеклянную емкость и, шмякнув ею о стол, раздраженно сказала:

– Ну вот! Я же говорю! Она еще жалеть их будет! Они ее мужа убили! Лешку! Божьего человека! Таких поискать... А она не может им ада пожелать! Курица! Мокрая курица! И всегда такой была!

– Они же не специально его убили, – сказала Ирина. – Если бы специально пришли и убили...

– А нечего нажираться до свинячьего состояния и за ножи хвататься! А Лешка дурак! Ну дура-а-ак!!! Полезть разнимать этих нелюдей! Этих скотов!!! Пусть бы перерезали друг друга, всем бы только легче стало! – Нонна принялась загибать пальцы. – Томке – лучше, потому что этот Вовка, муженек, ее уже всю исколошматил, места живого нет... А Максим, сыночек чертов, из тюряг не вылезает! Дочке Томкиной, Людке – тоже лучше, потому что милый братик уже всех ее мужиков под орех разделал и голыми в Африку пустил. Да и самим этим ублюдкам, Вовке с Максом, лучше было бы, если бы перестали наконец землю коптить и уютно устроились в могилках! Всем было бы лучше, так нет! Лешка не дал этой сволоте порешить друг друга!

– Замолчи, Нонна... – Марина сжала виски руками. – Макса посадили.

– Ой! Не могу! – расхохоталась Нонна. – Посадили! Да для него тюрьма – дом родной! Отсидит, вернется и еще кого-нибудь прирежет! Сына твоего, к примеру, а, Маришка!

– Нонна! Что ты несешь?! – осадила ее Ирина. – Ты пьяна совсем!

– Не пьянее тебя! В общем, ладно... Лешку все равно не вернешь, сколько тут языками ни чеши. Давай, Ира, расскажи моей сеструхе то, что мне рассказывала... Только сначала все-таки выпьем. Не хотите за смерть этих гадов, не надо... давайте за помин душ всех погибших Епифановых... Слишком уж их много набралось... Если бы ваша семейка, Ирка, имела фамильный склеп – уж так переполнился бы... так переполнился... Прямо поленницей гробы складывать пришлось бы...

– Нонна! Ты действительно пьяна! – возмутилась Марина.

– Еще раз говорю: не пьянее вас обеих! Но... все! Молчу! Пьем, девки, на помин... это святое...

Женщины выпили, закусили огурцами с колбасой и хлебом.

– Нет, все-таки не надо было покупать эту колбасу... – опять завелась Нонна. – Это ж не колбаса, а... голландское кружево... или не голландское... черт его знает... Купили бы «Отдельной» или еще какой, чтобы уж ломтями так ломтями. А то прямо не по-русски как-то... – Она сгребла в стопочку штук шесть тоненьких ломтиков, отправила в рот и пихнула Ирину локтем: – Давай, Ирка! Трави свою историю!

– Собственно, это не история... Так, догадки одни... – начала Ирина. – В общем, однажды я слышала разговор матери с отцом... Он еще был жив... Мама сказала отцу, что зря вышла за него замуж, не прислушавшись к словам Федора.

– Федора? – переспросила Марина. – Кто это?

– Федором звали папиного дядю. Да он был на вашей свадьбе... с Пашей еще... Ему тогда было уже лет семьдесят семь... Ну помнишь, такой седовласый старик, величественный, цыганочку еще танцевал с выходом...

– Да-да! Помню! – согласилась Марина. – Красивый такой! Статный!

– Вот! Это тот самый Федор и есть!

– Ты лучше скажи, Ирка, к каким его словам следовало прислушаться вашей матери? – опять встряла Нонна.

– Да... Так вот... Отец тогда здорово возмутился, что, мол, дядя Федя всегда завидовал своему брату Матвею, потому что тот всегда лучше жил. Он, дескать, и детей Матвея не любил, то есть моего отца и его родную сестру... нашу тетю Олю.

– А это так и было? – спросила Марина.