У каждого свое проклятие

– Да-а-а... Я вас хорошо понимаю. Хотя вы за моим подтверждением и ехали, но поверить в проклятие все же трудно... Тем не менее оно существует... В общем, я узнал о нем случайно и не так давно. Я уехал из... тогда еще... Ленинграда в семидесятых годах прошлого века и с тех пор ни с кем из родственников не общался, если, конечно, не считать Танечку Толмачеву. В советское время меня вообще считали изгоем и мракобесом, а сейчас уже, наверно, поздно восстанавливать былые связи. Не уверен, что кому-нибудь из братьев это нужно. Тем более что и родство-то у нас троюродное. Оно сейчас считается довольно дальним. Мой отец, Николай Федорович Епифанов, умер в 2003 году на семидесятом году жизни. Уснул и не проснулся. Хорошая смерть. Всем бы так умереть, верно? – Отец Дмитрий еще раз взглянул на Марину и продолжил: – Мама умерла годом раньше, и мне достался семейный архив. В Петербурге я не стал его разбирать, привез сюда в большой коробке из-под печенья. В магазине выпросил... Среди всяких ставших ненужными после смерти родителей квитанций, полисов, счетов, поздравительных открыток было также много писем частного характера. Моих в том числе. Я уже пожалел было, что тащил всю эту макулатуру в такую даль, когда в руки вдруг попалось письмо, написанное отцу дедом, Федором Никодимовичем Епифановым. Я, наверно, не стал бы его читать, если бы из разорванного конверта не вывалилась старинная групповая фотография. Из таких... знаете... где женщины сидят, мужчины стоят, положив им руки на плечи, а детишки в кружевных платьицах и панталончиках – на руках у матерей... Я, разумеется, никого не узнал бы, но на обороте было написано: «Епифановы, Федор, Матвей и Евдокия с семьями». На двух женщинах очень богатые украшения: и серьги, и кольца, и на шее что-то сверкает. Даже на детишках крупные и блестящие крестики с камешками на цепочках висят. И только на моей собственной бабушке – ничего. То есть это я потом понял, что на бабушке... На фотографии люди молодые, поэтому я сразу и не смог бы разобрать, кто есть кто.

Марина, которая уже поняла, что за украшения были надеты на Евдокии и жене Матвея Епифанова, вся сжалась в комок, а отец Дмитрий между тем продолжал рассказ:

– Поскольку фотография меня заинтересовала, я решил прочитать и письмо. В письме было много личного, что вам, Марина Евгеньевна, совершенно неинтересно как человеку постороннему, поэтому я даже не стану его доставать. В конце же имелась приписка о фотографии. Дед велел ее сохранить, потому что на Евдокии и Антонине, жене его брата Матвея, драгоценности, из-за которых семья Никодима Епифанова проклята отцом Захарием Мирошниковым из села Окуловка, где братья с сестрой жили в родительском доме.

– Вы сказали о Евдокии и Антонине... А имя Пелагея вам что-нибудь говорит? – спросила Марина.

– Пелагея... Пожалуй, нет. А почему вы спрашиваете?

– Дело в том, что Пироговы... ну... те люди, которые ухаживали за Татьяной, утверждали, что она часто повторяла это имя.

Отец Дмитрий покачал головой и сказал:

– Нет... При мне она ни разу его не произнесла.

– А как звали жену Никодима Епифанова?

– Прасковья.

Марина нервно съежилась и попросила:

– Вы... вы могли бы показать мне эту фотографию?

– Конечно, – согласился отец Дмитрий, встал со стула и достал из ящичка мебелины, отдаленно похожей на буфет, старинную, с несколькими заломами фотографию. Она была коричневой с обратной стороны, но на этом темном фоне все еще легко читалась курчавая надпись, сделанная фиолетовыми чернилами: «Епифановы, Матвей, Федор и Евдокия с семьями, май 1934 года».

Марина жадно всмотрелась в фотографию. Она, разумеется, была черно-белой, но драгоценности узнавались сразу. На одной из женщин было надето изумрудное колье, которое Марина видела на Елене Толмачевой, а на правой руке – браслет, тоже несомненная часть гарнитура. В ушах другой женщины сверкали каплевидные серьги с бриллиантовыми бантиками, которые нынче принадлежали Галине Павловне. Пальцы этой женщины были унизаны многочисленными кольцами. Среди них выделялся крупный перстень. Его трудно было разглядеть в подробностях, но он казался выполненным в той же манере, что и изумрудный гарнитур. На шее третьей молодой женщины висели простенькие светлые бусики, которые, по всему было видно, не имели никакого отношения к ювелирным изделиям.

– Я... знаю, где находятся эти изумруды, – дрогнувшим голосом сказала Марина. – Правда, не все... только ожерелье и серьги...

– Я тоже догадываюсь, где они должны бы быть. У епифановских женщин по линии Евдокии и Матвея.

– Да, у моей свекрови, Галины Павловны, жены Аркадия Матвеевича, серьги, а у Елены, жены Александра, внука Евдокии, ожерелье.