У каждого свой путь в Харад

Время шло. Отец все так же шил у окна обувь, старуха, сидя на ступеньках небольшого дома, рассказывала то ли быль, то ли сказки, мать, которая сама была родом из соседнего селения, сетовала, что дом неплохо бы расширить, коров прикупить, сад досадить… Ведь деньги-то есть, – недоумевала мама. Она не понимала нежелание своего совсем нескупого мужа расширять хозяйство.

Отец слушал ее, соглашался, а потом снова принимался шить. И все посмеивался в светло-русую бороду да подмигивал Ильдаринай пронзительным синим глазом.

«У нас нечего есть?» – спрашивал он и сам же отвечал: «Есть, и с избытком. Тебе нечего надеть? И этого достаточно».

С такими доводами и жили несколько связанных кровными узами человек.

На землю Харада семья Рины ступила, когда ее первый сын уже мог самостоятельно держаться в седле, а второй ходил, цепляясь за все трогательными пухлыми ручками с маленькими пальчиками.

Глаза прабабки к тому времени почти полностью покрыла белесая пелена старости. Ясный ее ум, бывало, проваливался куда-то за такую же непрозрачную для лучей действительности завесу. Она заговаривалась, называя «Ильдаринай» другую маленькую девочку, которую звали совсем иначе.

«Когда мы приедем в Харад?» – начинала по-детски капризничать бабушка, и никому не удавалось ее в такие моменты переубедить в том, что Харад – вот он, уже везде вокруг и сейчас.

А ведь судьба Ильдаринай вполне могла сложиться так, что до Харада бы она так и не добралась.

Она отлюбила свою первую страсть, будучи еще пятнадцатилетней босоногой Дариной из Предгорья. Совсем еще девчонкой она сошлась с харадским наемником, возвращавшимся через Предгорье домой.

Возможно, ее к нему толкнуло то, что парню было все равно, чем она отличается от местных девушек, и что нет места на земле, которое она по праву могла бы назвать родиной. А может, ее покорило то, что он всегда говорил: «Я – Эзхан из Харада!», и название этого края действовало на нее как магическое заклинание.

Родня девушки гордо называла этот союз браком, в деревне посмеивались, радуясь пересудам и строя предположения насчет его длительности.

Среди семейных радостей, скандалов и похожих один на другой будней она вдруг поняла каждую из тех дочерей, безвозвратно исчезнувших из истории семьи, будто отвалившихся от ствола мертвых веток. Они уходили, чтобы прорасти где-то своими стволами, написать свою историю – и их Харад был ими уже найден намного ранее всех остальных.

И для самой Дарины перестало быть необходимым стремиться куда-то, и все больше раздражало преследующее шамканье прабабушкиных рассказов. Она почти решила осесть тогда в Предгорье, оставив семью, как многие до нее. Но этого не произошло.

В призме будней Дарина разглядела своего наемника как под очень сильным оптическим стеклом, которое использовали длиннобородые ученые мужи, беспечно разглядывающие небо сутки напролет. Мощный красивый мужчина при этом увеличении оказался маленьким, как кусок гальки на ее ладошке. И его пока еще жена поняла, что Эзхан никогда не станет ее Харадом. Ослепляющая страсть сменилась прозрением разочарования.

Но пока она не могла ничего с собой поделать – ее тянуло к нему. Дарине нравилось, когда, приезжая на краткие побывки из Потлова, Эзхан учил ее стрелять из лука и владеть плоским широким палашом, считавшимся у харадцев исключительно женским оружием. А еще ей нравился его смех. В нем было столько солнца.

Потом ее муж пропал. Некоторые говорили, что его отряд попал в засаду, устроенную одной из банд на границе с Рыманом, другие – что его сманили в далекий край вербовщики с озер, третьи – что просто бросил ее, когда узнал, что девушка забеременела.

Так или иначе, потянулись одна за другой длинные тоскливые зимы. За спиной Рины уже не шушукались, над ней открыто смеялись. Сидя у окна, глядя на возвышающиеся синей кромкой горы, Дарина думала о том, как глупо было совсем недавно хотеть остаться в Предгорье, огрызаться на бедную старенькую бабушку и думать, что она, Рина, умнее и счастливее всех.

Вторым мужем Рины, прозванной соломенной вдовой, стал деревенский кузнец Ясвиль. Его местные за своего не признавали еще более, чем приехавших на обозах неизвестно откуда людей со странными длинными именами.

Кузнец обладал невероятной силой и крайней неуклюжестью в подпитии. На его счету была вереница возникших пожаров и покалеченных за несговорчивый характер лошадей. К тому же Ясвиль был хром из-за размозжившего кости ступни упущенного молота и крив на один глаз, куда срикошетили металлические опилки. Девушки от него шарахались, еще издали пугаясь внешности, а непьющие мужчины сторонились, не желая, чтобы на них перекинулась его невезучесть.

Оба, и Дарина и Ясвиль, были слишком молоды, чтобы долгое время смиренно принимать холод вынужденного одиночества. И если бы причины, вызвавшие его, имели одну природу, возможно, их брак бы не распался в конце концов. Взаимная несхожесть с остальными сплавила бы мужчину и женщину, заставляя защищаться от всего мира, сплотила бы в семью.