У каждого своя война

- И часто ты так без меня прикладываешься? — спросил Игорь Васильевич, кивнув на бутылку.

- А что делать? — она пожала плечами, продолжая курить.

- То-то я смотрю, коньяк все время исчезает, — улыбнулся Игорь Васильевич. — Ношу, ношу, а он исчезает.

- А что ты у себя в ресторане играешь? — невпопад спросила Нина Аркадьевна.

- Как что? У нас репертуар... Популярные песни, танго, фокстроты…

- А буги-вуги играете?

- Давно из моды вышло, милочка моя... Иногда заказывают, но чаще танго... самый удобный танец в условиях малых пространств.

- Чего-чего? — переспросила Нина Аркадьевна.

- В условиях малых пространств, — повторил Игорь Васильевич. — И потом, пьяному человеку вальс или фокстрот танцевать трудно — голова кружится, в стороны заносит. А танго — в самый раз... к тому же интимность создает…

- Чего-чего? — опять с усмешкой переспросила Нина Аркадьевна.

- Говорю, интимность создает…

Нина Аркадьевна подошла к проигрывателю, накрытому кружевной белой салфеткой, сбросила ее, включила проигрыватель и, порывшись в стопке пластинок, поставила одну.

- Ты с ума сошла, Нина, ночь на дворе... — пробормотал Игорь Васильевич. — Проигрыватель без толку гонять. Дорогая вещь, сломается — не починишь.

Этот проигрыватель был предметом его недавней гордости. Достал его Игорь Васильевич по блату и несколько вечеров играл на нем пластинки, чтобы соседи слышали, ходил надутый как индюк.

Вам возвращая ваш портрет,
Я о любви вас не молю,
В моем письме упрека нет,
Я вас по-прежнему люблю... —

томно пел мужской голос.

- Давай, создавай со мной интимность, — сказала Нина Аркадьевна. — В условиях малых пространств. — Жестами рук она пригласила его танцевать.

- Сдурела, да? Мы что, в халатах танцевать будем?

- Можно и без халатов... — улыбнулась Нина Аркадьевна и сбросила с себя халат, оставшись в одних трусиках и лифчике. — Давай, давай, разоблачайся…

- Ох и развратная ты, Нинка... — покачал головой Игорь Васильевич, но халат тоже снял и аккуратно повесил на спинку стула. Выглядел он нелепо и смешно в черных сатиновых трусах до колен, с брюшком, с обрюзгшей грудью и заросшими черной шерстью плечами.

Но Нина Аркадьевна обняла его, и они стали медленно танцевать на маленьком пятачке перед буфетом. Нина Аркадьевна положила ему голову на плечо, прикрыла глаза.

Моя любовь не струйка дыма,
Что тает вдруг в сиянье дня,
Но вы прошли с улыбкой мимо
И не заметили меня…

А в комнате Любы уже основательно набравшийся Борька щипал струны гитары и пел хрипло, с надрывом:

Иду-ут на Север срока огромные,
Кого ни спросишь, у всех Указ!
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.
А завтра утром покину Пресню я
И по этапу пойду на Воркуту.
И там на севере в работе семитяжкой
Я, быть может, смерть
Свою найду…

Поредевшая компания, сидя за столом, слушала, курила. Егор Петрович то и дело подливал в рюмки и быстро выпивал. Борька вдруг подмигнул Робке, сидевшему рядом, сменил ритм и запел другую песню:

Ах, планчик, ты планчик, ты — божия травка,
Отрада бессонных ночей!
Как плану покуришь, родной дом забудешь,
А с планом и жить веселей…

- Ну и как дальше-то жить думаешь, Боря? — спросил Степан Егорыч, когда Борька перестал петь и отложил гитару.

- Отлично думаю жить, лучше всех! — ухмыльнулся он. — Вопросы задаете, дядя Степа, ну прямо как следователь.

- Хочешь жить — умей вертеться, — икнул Егор Петрович.

- Вот мы и будем вертеться, правда, Роба? —

Борька обнял брата за плечо, притиснул к себе. — Как сказал великий пролетарский: «Человек создан для счастья, как птица для полета!» Верно, Роба?

- Верно... — кивнул Робка. Он тоже выпивал со всеми и теперь засыпал за столом, клюя носом.

- Вот мы и полетаем... вволю, — вновь оскалился в улыбке Борька. — Всем гадам назло!

- Ох, Борька, гляди опять туда не залети, — вздохнула Люба.

- Ни в коем разе, маманя! Мы теперь ученые!

- Ученых нынче тьма... — вздохнул Степан Егорыч. — Работать некому.

- Ладно тебе, Степан, канючить! Работать некому! — возразил Егор Петрович. — А кто все строит-то? Целину вон начали осваивать — это ж какое громадное дело! Кто все это делает, ты, что ли?

- Он свое дело сделал, — сказал Сергей Андреич. — Ты его не попрекай. Теперь слово вон за ними, — и он кивнул на Борьку и Робку.

- Ха! — хмыкнул Егор Петрович. — Борис уже сказал свое слово! За Робкой очередь, ха!

- Язык у тебя, Егор, как помело... — укоризненно проговорила Зинаида, перестав есть винегрет и отвесив мужу подзатыльник. — Сидит и мелет, сидит и мелет!