У каждого своя война

Николай Афанасьевич шагнул в черноту коридора, на ощупь прошел вперед, где из раскрытой двери ложился на пол желтый свет и слышались голоса, доносились густые, въевшиеся в стены запахи жаренной на постном масле картошки, чего-то кислого и прогорклого. Люба вбежала на кухню, Николай Афанасьевич уже увереннее пошел вперед и скоро ступил на эту желтую полосу, вошел в кухню. Там были три женщины и одноногий мужчина в клетчатой рубашке с засученными рукавами. Он курил, сидя на табуретке у окна, консервная банка стояла у него на колене.

В нее одноногий стряхивал пепел. Когда Николай Афанасьевич вошел, галдеж разом прекратился, и четыре пары глаз пытливо уставились на него. Между тем Люба сполоснула под краном чайную чашку, налила воды и поднесла Николаю Афанасьевичу. «Как же так — застрелился? — пронеслось у него в голове. — Почему мне не доложили? Как же так?»

- Пожалуйста. Холодная, — улыбнулась Люба.

- Благодарю. — Николай Афанасьевич взял чашку, отпил несколько глотков — вода действительно была такая ледяная, что заныли зубы. Но сердце отпустило.

Он молча вернул Любе чашку.

- Издалека приехали? — спросила кассирша Полина. — Может, отдохнуть желаете? Так у нас есть где.

- Нет, нет, благодарю, — поспешно сказал он, но не уходил, все думал о чем-то. Шестнадцатого января... шестнадцатого января... Господи, так ведь шестнадцатого января Семен Григорьевич был у него! Как раз и произошел этот тяжелый разговор. Значит, после разговора он пришел домой и... — Это произошло шестнадцатого января? — глухо спросил Николай Афанасьевич. — Вы точно помните?

- Да, шестнадцатого, — хором ответили три женщины, а мужчина, выпрямившись на табуретке, внимательно смотрел на него.

Из коридора в кухню вышел парень лет шестнадцати, чем-то неуловимо напоминавший синеглазую женщину. Сын, наверное, рассеянно подумал Николай Афанасьевич и все стоял как истукан.

- Здрасьте, — сказал парень.

- Ага... — кивнул Николай Афанасьевич. — Добрый вечер... Скажите, а вот этот... сосед его... участковый врач…

- Сергей Андреич? — подсказала Люба. — Так ведь он... не знаю уж, как сказать... Он в тюрьме…

- Значит, еще не вернулся... — вполголоса обронил Николай Афанасьевич. — Значит, еще не выпустили…

- Что вы сказали, простите? — переспросила Люба.

- Что? — он вскинул на нее глаза. — Ничего, ничего... Сегодня этот ваш Сергей Андреич вернется домой... Ладно, прошу прощения. Мне пора. До свидания. — Николай Афанасьевич кивнул всем, мельком оглядел кухню и машинально отметил про себя, что вид ужасающий — чистая трущоба, он уже успел давно отвыкнуть от подобного жилья.

- До свидания, — хором ответили все.

Николай Афанасьевич пошел на слабеющих ногах в коридор. В кухне о чем-то возбужденно зашептались, потом выбежала Люба и догнала Николая Афанасьевича уже у входной двери:

- Извиняюсь, гражданин, не знаю, как вас зовут.

Вы, значит, нашего Сергея Андреича знаете?

- Нет, лично не знаком. Знаю по рассказам Семена Григорьевича.

- А вас зовут... как? — смутившись, спросила Люба.

- Николаем Афанасьевичем…

- Ах, так это вы…

- Что вы хотите сказать?

- Это вы тогда с комнатой Семену Григорьевичу и Сергею Андреичу помогли? Семен Григорьевич говорил... так, помянул один раз, что это вы…

- Да, я занимался этим вопросом по просьбе Семена Григорьевича, — противными канцелярскими словами отвечал Николай Афанасьевич. — Вы дверь не откроете?

Люба поспешно кинулась к двери, щелкнула замком, распахнула дверь. Николай Афанасьевич вышел, обернулся:

- Еще раз благодарю. Извините, — и стал спускаться по лестнице.

- Извините, а вы точно знаете, что Сергей Андреич нынче придет?

- Точно, — не оборачиваясь, ответил Николай Афанасьевич.

Он слышал, как дверь захлопнулась, и продолжал спускаться, но все медленнее, чувствуя, как холодеет сердце и ноги перестают слушаться. В конце пролета он обессиленно опустился на лестничную ступеньку, откинулся спиной на стену, снял шляпу и положил ее рядом.

Пот выступил на лбу, сердце колотилось отчаянно, и такая тоска охватила его всего, такое черное горе поднималось изнутри и заливало душу, что Николай Афанасьевич не выдержал и застонал, завыл тихо, заплакал. Он обхватил руками голову, вцепился пальцами в волосы и плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, мыча и всхлипывая, точно пьяный. Сидел на заплеванной грязной лестнице пожилой, видавший виды человек, очень многое переживший, и плакал безутешно. В эти минуты он чем-то напоминал Игоря Васильевича, который рыдал на этой же лестнице всего несколько дней назад.

Встревоженный шофер Коля, подождав в машине минут сорок, пошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. В пролете между вторым и третьим этажом он увидел сидящего на ступеньке и плачущего начальника.

Перепуганный шофер сначала боялся подойти, потом спросил робко, издалека:

- Николай Афанасьевич, случилось что? Может, помочь?

- Помоги... — промычал Николай Афанасьевич, и шофер поспешно кинулся к нему, подхватил под руки, поднял шляпу и осторожно повел начальника вниз, спрашивая на ходу: