У каждого своя война

- Да ну?! — У Богдана округлились глаза, блеснули радостью, друг снова станет прежним, и они будут вместе, но он тут же спохватился, проговорил сочувствующе: — И как ты теперь? Переживаешь, да? Она вообще-то баба, конечно, ничего себе... но других тоже навалом!

- Ладно, Богдан, пошли спать... — и Робка первым ушел к себе. Включил свет, мельком глянул на кровать за ширмой — там спал Федор Иваныч. Из-под одеяла торчали голые пятки. За другой ширмой шевелилась бабка, закашляла, заворочалась, спросила:

—- Робик, ты, что ль?

- Я, бабаня, я…

- Че они там весь вечер на кухне колготят?

- Да Полину обокрали.

- Да ну?! Ишь ты! Это как же? К нам воры, что ль, забрались? Это когда же? Я весь день — то на кухне сидела, то во дворе, я б увидела!

- Да не в квартире, — поморщился Робка. — В магазине кассу у нее грабанули. Она ушла в подсобку, а кассу не заперла. Вот ее и обчистили. И продавцы все в подсобку за мукой побежали.

Бабка жадно слушала пояснения Робки, задавала вопросы, разволновалась, то и дело скрипела пружинами, даже встать захотела — Робка едва уговорил ее лежать. Бабка волновалась, как же теперь бедная Полина будет расплачиваться? А когда Робка назвал украденную сумму, она даже задохнулась от ужаса, сердце у нее отчаянно забилось.

- Ее ж посодют... — выдохнула она. — Царица Небесная! За что ж ей наказанье такое? За какие грехи? Робка присел на край кровати, стал успокаивать бабку, гладил по усохшей коричневой руке, даже наклонился и поцеловал в дряблую, всю в морщинах, словно печеное яблоко, щеку.

А на кухне Люба все давила на мужиков. Пришел с дежурства Сергей Андреевич, узнал невеселую новость и первым сказал:

- Три тыщи дам... — Подумал и добавил: — Нет, пять тыщ дам. Хотели книжный шкаф купить — ладно, пока обойдемся!

- У меня есть на книжке семь тыщ, три отдам, — сказала Люба и достала из-за газового счетчика блокнот, в котором подсчитывали плату за электроэнергию, села за кухонный стол, стала записывать.

- Егор! — на кухню вошла Зинаида. — У нас ведь тоже на книжке есть.

- Что есть? — неожиданно взъярился Егор Петрович. — Сколько у нас есть?

- Как сколько? Ты че, Егор? Двенадцать тыщ у нас там лежит! — выложила простодушная Зинаида, и Егора всего перекосило, он незаметно ото всех погрозил ей кулаком, сказал:

- А по мне так все отдай, не жалко! Ты последнее с себя снимешь и отдашь! А случись с нами что, тебе кто даст? У меня вон здоровья, можно сказать, никакого!

- Пить надо меньше! — обрезала его Люба. — И здоровье будет. Степан, ты чего молчишь, как партизан?

- Пять тыщ завтра принесу... — кашлянув в кулак, проговорил Степан Егорович, глянул на Любу и тут же отвел взгляд, так нестерпимо было ему смотреть на нее.

Игорь Васильевич хотел было незаметно выскользнуть с кухни, но Люба увидела, остановила на пороге:

- Игорь Васильевич, а вы? Уж вашу доброту все знают, Игорь Васильевич, вашу сознательность культурного человека!

- Гм-гм... — закашлялся Игорь Васильевич. — Я, конечно, рад бы в рай, да грехи не пускают. У самого столько долгов, тяну от получки до получки…

- Ха, до получки! А чаевые! — хихикнул Егор Петрович. — Давай, давай, Игорь Васильевич, не крохоборься, выкладывай! Небось где-нибудь в подполе немалые тыщи лежат!

- Дурак ты, Егор, и не лечишься, — с сожалением посмотрел на него Игорь Васильевич, но Егор Петрович, оторвавший от сердца целых пять тысяч (Зинке еще достанется за это добросердечие), чувствовал себя главным благодетелем и горел желанием всех поучать и вообще побыть на виду:

- Пусть дурак! А пять тыщ отслюнявил! А ты, Игорь Васильевич, так сказать, боец культурного фронта, крохоборишься! Позоришь себя перед честным народом! Ну где это видано, что советский человек, если он советский, конечно, отказал в помощи другому советскому человеку?

- Если он, конечно, сбветский, — добавил Сергей Андреич, и все негромко рассмеялись.

- Пожалуйста, пожалуйста, разве я отказываюсь? — развел руками Игорь Васильевич. — Люба, запиши за мной пятьсот... нет, шестьсот рублей!

- Тьфу ты! — с досадой сплюнул Егор Петрович и хотел было опять разразиться речью, но Игорь Васильевич уже спешил по коридору в свою комнату.

- Ладно, Егор, чего ты? Дареному коню в зубы не смотрят, — примирительно проговорил Сергей Андреич.

- Да пошел он к едрене фене! У него добра всякого знаешь сколько? — выпученными глазами Егор Петрович смотрел на врача. — Как в комиссионном магазине! Ихняя Ленка говорила, одних шуб норковых да черно-бурых — четыре штуки!

- Ох, Егор, у зависти глаза велики, — усмехнулся Сергей Андреич.

- Думаешь, я завидую?! Да плевать я хотел на это богачество! Мне дай — я в момент пропью! — Егор Петрович ударил себя кулаком в грудь. — Мне обидно. Пока я в окопах гнил, ранения да контузию зарабатывал, эта сука в Алма-Ате мошну набивала! А теперь он же меня за человека не считает! Это как понимать?

- Так и понимай... — обезоруживающе улыбнулся Сергей Андреич. — Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево.