У каждого своё детство (сборник)

Михаил повернул меня зачем-то лицом к двум окнам комнаты, ну а сам встал за моей спиной. Ещё мгновение и я, неожиданно поднявшись вертикально вверх, повис в воздухе; повис, слабо болтаясь в ладонях Михаила, которыми он достаточно крепко, цепко ухватил, уточню, не моё тело, а голову; ещё точнее, правая его ладонь стискивала моё правое ухо, а левая – левое. Получалось, что моя голова была зажата ладонями Михаила, словно тисками. В таком положении не только брыкаться, пытаясь вырваться, освободиться, но даже один миг находиться-то было больно. Для смягчения нагрузки на шею, на шейные свои позвонки, испытывавшие крайне-крайне болезненные ощущения, я почти сразу вцепился правой рукой – в правую руку Михаила, а левой – в левую.

– Видишь её, Москву? – спросил дальше – после некоторой паузы – Михаил.

Я, «мяукая» от боли, в том числе и моральной, поскольку был беззастенчиво обманут, не знал что сказать.

– Скажи, вижу, – пришёл ко мне на помощь Юрий, заканчивая эту мою пытку, длившуюся уж секунд 15 или чуть более.

– Вижу, вижу, вижу! – Почти закричал я.

После этого я был сразу же отпущен, – опущен на пол, в исходное положение. Надо сказать, Михаил, хотя и был, повторю, на год моложе Юрия, ростом был выше последнего. Да и физически, это всегда чувствовалось, был крепче, сильнее его. И, по рассказу бабы Клавы, однажды даже защитил Юрия от хулиганов – сверстников, приставших к нему на улице. Ещё «показывал» мне Москву, – и не раз, только в другом роде, – дед мой, Иван Иванович.

– Ну, налила чай, Москву видать, – порой говорил он бабе Клаве, когда та, не угодив ему, ставила на стол, перед ним стакан со слабо заваренным чаем.

– А как это – Москву видать, дедусь? – Заинтересовался я, когда впервые услышал от него такое выражение (дедушку меня – кто-то из взрослых – приучил называть дедусей, а бабушку, бабу Клаву именно, – бабусей; хотя, в действительности, последнюю я называл всё же то этак, то так: то баба Клава, то бабуся).

– А вот смотри через стакан, – не вставая с места, ответил на это дед, взяв в руку стакан со слабо заваренным и, видимо, не обжигающим чаем и насколько можно приблизив его к одному из окон, за которым было на ту пору светлое время суток, – видишь, свет проходит через него? Значит, видать Москву.

Я тут же сообразил детским своим умом, что это просто шутка и вскоре забыл о ней. Но дед нет-нет да повторял московскую эту шутку – поговорку, когда баба Клава, опять скажу, обслуживая его, наливала ему чай упомянутой крепости.

11.

Вовсю уже шло лето 1956-го года, когда мы с бабой Катей снова поехали в деревню Сказово, – поехали опять на междугороднем рейсовом автобусе. В отличие от прошлой, двухлетней давности поездки (я имею в виду, в автобусе), эта прошла без всяких таких неприятностей… Впрочем, меня опять укачало, но, однако, не настолько сильно, хотя автобус был по внешнему своему виду точно такой же, что и в прошлую поездку. На автобусной остановке (Чижово) нас опять встречал племянник бабы Кати – Николай, – встречал вновь с лошадью и телегой. Поездку в телеге до деревни я опускаю: из-за её известности уже. Вообще же, этот весь оставшийся день я не особо запомнил, – по причине усталости от довольно таки дальней дороги. Запомнил только горницу в доме Авдеевых, в которой нас с бабой Катей устроили на отдых с дороги. Горница, по сравнению с жарким, солнечным днём, стоявшим на улице, была приятно прохладной, сумрачной. Ещё горница была – и приятно чистой: дощатые полы были подметены, а то и вымыты, две кровати, стоявшие тут, были застелены свежим постельным бельём. Ещё следует сказать, горница была предоставлена нам с бабой Катей и для ночлега, – на то время, которое мы должны были провести в деревне Сказово, в гостях у Авдеевых.

На следующий день после завтрака, воспринимая окружающее на каком-то уже новом уровне – в отличие от прошлого пребывания в деревне (2 года назад), я ради любопытства принялся изучать дом и вообще всё, что относилось к хозяйству Авдеевых. Попутно замечу, завтрак был для меня, тогдашнего мальчика – москвича, необыкновенным: большая толстая ржаная лепёшка с большой порцией сливочного масла, намазанного на лепёшку, и большая кружка парного молока. Весь завтрак, как я понял, – если не тогда, то позже, – был свой, деревенский: ржаная лепёшка была приготовлена бабой Любой в печи, сливочное масло было от своей, бабы Любиной коровы, не говоря уж, понятно, о парном молоке. Дом Авдеевых состоял из трёх жилых комнат: так сказать, зимней, самой тёплой комнаты, где стоит печь, горницы и светёлки. Кухонька, входившая в «зимнюю» комнату, отделялась от последней только лишь ситцевой занавеской.