У королев не бывает ног

Мушкет производил устрашающее впечатление, так что если бы он сработал, то прострелил бы Петра вместе с Джованни, который спрятался за его спиной, но Петр рассудил, что ружье не заряжено: видимо, грабитель очень торопился обобрать убитого, но их приход помешал ему и он явно не успел перезарядить ружье, из черной, адской утробы которого до сих пор едко воняло дымом.

И на самом деле, вместо того чтобы досчитать до трех и выстрелить, злодей снова разорался:

— Я сказал, бросайте оружие, а мое слово — закон. Так бросите вы или нет? Не вздумайте ослушаться, со мною шутки плохи, перед вами Зеленый Вильфред, гроза лесов; считаю сызнова: раз…

— Считай себе хоть до тысячи, — произнес Петр и неспешно снял с убитого великолепную пищаль Броккардо, поднялся на ноги и навел ее прямо в грудь Зеленого Вильфреда, измазанную чем-то жирным, должно быть, медвежьим салом. На смуглом, дьявольском, разбойничьем лице выразился неподдельный ужас.

— Не стреляй! — взмолился он. — Я все отдам!

Он бросил к ногам Петра кожаный мешок, украшенный эмблемой Гамбарини, серебряной ногой в поножах меж двумя звездами. Однако, улучив момент, когда Петр отвел от него взгляд, разбойник стремительно швырнул в него своим мушкетом, прикладом вперед, но Петр успел увернуться.

— Увы, — проговорил Петр. — Я не люблю стрелять в безоружных, но с тобою, негодяй, поступить иначе нельзя.

И спустил курок.

ДОБРЫЙ ДЯДЮШКА ТАНКРЕД

Так погиб Зеленый Вильфред, гроза лесов, случайно завершив свою несладкую жизнь изгнанника и тирана в одном лице добрым поступком, когда выстрелом из мушкета уложил негодяя из негодяев, который сперва обобрал своего господина, а после того, как добыча была обращена в деньги, ограбил своих сообщников; так скорее всего это разыгралось и завершилось, ибо только так можно достаточно убедительно объяснить, каким образом лакей усопшего графа один, без приятелей, очутился здесь, в этих диких краях, с перстнем Борджа на руке и с мешком дукатов за поясом, — их-то Вильфред и присвоил себе, да ненадолго.

Убрав трупы, они двинулись дальше; Петр вел под уздцы коня, на котором восседал Джованни.

«Я таки поставил графчонка на место, не только в фигуральном, но и буквальном смысле, — думал Петр. — Я спас ему жизнь, деньги и перстень; посмотрим теперь, какое это возымеет действие».

Действие проявилось незамедлительно и неожиданно.

— Извини меня, Петр, — проговорил Джованни после нескольких минут езды в полном молчании.

— За что мне тебя извинять? — спросил Петр.

— Я так глупо выразился в ответ на твои наставления о странствиях, дескать, я — Гамбарини.

— Но разве ты не Гамбарини? — спросил Петр.

— Я Гамбарини, но это было бестактно, понимаешь? — продолжал Джованни. — Мой падре никогда бы не позволил себе ничего подобного по отношению к человеку более низкого происхождения.

Каррамба, мелькнуло в голове у Петра.

— Главное — у нас снова есть деньги, — продолжал Джованни. — Хотя это лишь мизерная часть тех ценностей, которых мы лишились. Одна «Мона Лиза» стоила больше мешка золота. Или слуги бессмысленно и задешево спустили наше состояние, или Иоганн украл у них не все.

«По крайней мере, он признает мои заслуги и рассуждает об этих деньгах так, будто они принадлежат нам обоим», — подумал Петр.

Добравшись до Инсбрука, города чистого и богатого как по внешнему виду, так и по сути, в котором находились резиденция эрцгерцога, сейм и парламент австрийских земель, молодые люди поселились в лучшем номере лучшей гостиницы и три дня велели потчевать себя лучшими яствами и лучшими винами, чтоб опомниться от пережитых невзгод, разгуливали по заповеднику, где содержались серны, лани и прелестные небольшие медведи, бравшие пищу прямо из рук; а тем временем лучшие портные города лучшими нитками готовили для них новехонькую, с иголочки, экипировку из лучшего сукна, поскольку Джованни настаивал на том, чтоб явиться пред светлые очи доброго дядюшки Танкреда в нарядах, подобающих юному графу Гамбарини и его компаньону и защитнику; на четвертый день на самых лучших конях благородной мадьярской породы, которых только можно было достать в Инсбруке, они выступили из города. Коня Иоганна — он был норовист и к тому же припадал на заднюю левую ногу — Джованни продал мяснику.