У края бездны

Казалось бы, можно было понять обстановку, когда в сентябре 1917 года, после ареста Корнилова, Станкевичу, по его же собственным словами, «пришлось столкнуться со стихией чистого большевизма» на матросском собрании в Ревеле (Таллинне). Незадолго до этого генерал Черемисов объявил матросам, что армии не нужна дисциплинарная власть, что сознательные солдаты могут сражаться и побеждать и без таковой. «Волны негодования, ненависти и недоверия сразу захватили всю толпу» при малейших попытках заговорить о каком-то упорядочении военной жизни, свидетельствует Станкевич. Но вместо того чтобы сожалеть о нелепом отказе Керенского своевременно объединиться с Верховным для нормализации положения, Станкевич прежалко оправдывается в попустительстве… Корнилову со стороны Временного правительства, словно до корниловской попытки навести порядок в армии и в тылу дела шли лучше, словно недопущение правительством корниловского посягательства на вмешательство в дела тыла изменило течение событий в пользу Временного правительства. Более того: Станкевич и позже, уже из эмиграции, оглядываясь на минувшие события, ставит Корнилова на одну доску с… большевиками:

«Но если после большевистского восстания, в июле месяце, многие находили, что необходимо было на страх массе обрушиться карами на лидеров большевизма, не особенно разбираясь, кто прав, кто виноват (!), то так же законны были требования суровой репрессии теперь по отношению к тем, кто был с Корниловым. Государственная власть, которая хотела быть достойной этого имени, должна была железной рукой расправиться с мятежниками, не останавливаясь даже перед невинной жертвой (?!), лишь бы суровостью запугать массы, лишь бы не превратиться в пугало, на которое не боятся садиться птицы. Это, может быть, было бы злодеянием, но таким, которым создается сильное правительство. Керенский не пошел на такое злодеяние. Прав он или нет?»

Комментарий редакторов ленинградского издания: «Керенский не пошел на это (что Станкевич называет „злодеянием“ и что в действительности было самой элементарной мерой обороны. — Д. Ш.), т. к. он был слишком тесно связан с правыми кругами, которые были ему необходимы для борьбы с большевиками и которых он боялся отшатнуть „расправой“ с Корниловым и другими мятежниками».

Если Керенскому нужны были «правые круги» «для борьбы с большевиками», то почему он не принял протянутой за два месяца до «мятежа» руки Корнилова и не обрушился на большевиков в армии и вне армии, когда еще имелись островки организованности во всеармейском хаосе? Почему он так медлил с арестом большевистских лидеров, что дал им скрыться в те дни, когда играючи мог с ними справиться? Ведь это действительно были бы «элементарные меры обороны»! Временным правительством они предприняты не были. Зато на разгромленный корниловский генералитет правительство накинулось со всей доступной ему суровостью.

Станкевич — сподвижник Керенского — отождествляет большевистское июльское выступление с мятежом Корнилова, как безграмотные нынешние публицисты отождествляют ГКЧП и генералов Франко или Пиночета, словно не видя, не понимая диаметральной противоположности в направленности этих событий. Он приравнивает попытку большевиков разрушить государственный строй уже республиканской России и взорвать ее государственную машину к попытке Корнилова эту машину усилить, укрепить, ввести в правовые рамки военного времени российскую жизнь.

Потеряв армию, не справляясь с тылом. Временное правительство потеряло все. Станкевич, вероятно, спросил бы нас: «А вы хотели бы увидеть в революционном демократическом правительстве Ленина или Сталина?» Нет, почему же? К примеру, человека типа и масштаба Столыпина, но облеченного доверием верховной власти и общества и не отторгаемого ни первой, ни вторым, человека твердого, практичного, решительного, нравственного…

Но Россия 1917 года его не выдвинула: на одном полюсе она сконцентрировала безволие и близорукость, на другом — безнравственность и тактическую изощренность. Безволие не рискнуло опереться на силу, протянувшую ему руку. Зато безнравственность и тактическая изворотливость не остановились ни перед чем. Народ, в котором не успело сложиться мощное третье сословие, мощный средний класс, легко входит в экстремистские колебания — от «правой» стены к «левой» пропасти. Парадокс этот и заставляет, по-видимому, Солженицына с 70-х годов снова и снова говорить о том, что стране, лишенной демократических правовых традиций, нужен плавный переход к либеральному образу мыслей и жизни, необходимо в переходный период правительство не деспотическое, не свирепое и не беспощадное, но достаточно твердое, чтобы осуществить такой переход. Необходимо, но где его взять? Тогда не нашлось. Столыпин был в свое время убит накануне отставки; Корнилов — предан теми, кому достаточно долго предлагал защиту.

Чего же конкретно хотел Корнилов? Что могла принести России его победа или совместная деятельность с ним правительства, судя по документам движения?