У края темных вод

Мои слова повисли в воздухе, как мокрое белье на веревке. Мы доставали очередную вещь из корзины, вешали ее, делали шаг, доставали следующую вещь, и так пока не уперлись в дальний столб. Только тогда Джинкс снова заговорила:

— Когда ты уезжаешь?

— Чем скорее, тем лучше. Я бы хотела еще раз взглянуть на ту карту, попытаться угадать, где зарыт клад, забрать деньги, сжечь Мэй Линн, сложить прах в банку, и в путь. Сейчас поговорю с тобой, потом пойду к Терри, возьму карту и посмотрю, удастся ли ее расшифровать. Мне терять нечего, я должна убраться отсюда как можно скорее. Мама совсем сдалась. Она мне так сказала. Вроде как благословила меня уезжать и делать со своей жизнью, что смогу. И к тому же я сильно на нее сержусь за то, что она давно не рассказала мне, что папаша мне вовсе не сродни. Все равно как услышать: «Знаешь, а твои ноги — они вовсе не твои. Я украла их у другой девочки, когда ты родилась, а теперь их просят обратно».

— Может, она думала, тебе легче будет принять это, когда подрастешь, — заступилась Джинкс.

— По крайней мере теперь я знаю, что он мне не папаша, и это уже приятно, а про настоящего отца мама сказала, что он хороший человек.

Джинкс кивнула, подобрала с земли опустевшую корзину и двинулась к дому, а я шла за ней.

— Не забывай: ты никогда не видела своего настоящего папашу, да и твоя мама вот уже шестнадцать лет как ничего про него не знает. Он мог стать таким, как Дон. Или хуже. А может, он и вовсе помер.

— Не говори так! — взмолилась я.

— Я не пытаюсь отговорить тебя, раз уж ты всю душу в эту идею вложила, но я твой друг и стараюсь тебя предостеречь. Когда все идет из рук вон плохо, не стоит надеяться, что хуже не будет. Иногда все идет хуже и хуже, и хуже вроде некуда, а все-таки становится еще хуже.

— Довольно мрачный взгляд на жизнь, — проворчала я.

— Допустим. Но так и в самом деле бывает.

— Надеюсь, ты не права.

— Кстати, — ухмыльнулась вдруг Джинкс, — а ты собираешься вернуть их обратно?

— Кого — их?

— Ноги, которые мама одолжила для тебя?

Терри жил в «городе» — так назывался десяток домов, которые словно подхватил торнадо и перенес в наши края да и разбросал вкривь и вкось по улочке, никак им не удавалось встать в ровный ряд. Дом Терри тоже срикошетил вбок от главной улочки и хлопнулся в черную грязь на верхней дороге. Сам по себе дом был неплохой — чистенький и крепкий, как у Джинкс, но побольше. С обеих сторон к нему примыкали дома, причем эти три дома, в отличие от тех, что на главной линии, даже выстроились по одной прямой и выглядели более-менее одинаково: у каждого домика маленький двор и спереди, и сзади, причем спереди — цветочные клумбы. У Терри в саду обнаружился еще и какой-то пацаненок, жирный коротышка с морковно-рыжими волосами и зеленой соплей, которая доползла до угла рта, да там и засохла, словно лужица-язычок, просочившаяся из отхожего места.

Двор был обнесен белой оградой с калиткой. Я толкнула калитку, протиснулась в щель, помахала парнишке рукой. Это был сводный брат Терри — один из. Терри всю свою сводную родню терпеть не мог — думаю, главным образом из-за того, что, с тех пор как его мамочка снова вышла замуж, он перестал быть пупом ее вселенной. С тех пор все дрожал, будто его выгнали на дождь и шляпы не дали. Мне-то казалось, не все так плохо у них в семье, но, видимо, это зависит от того, с чем сравнивать.

Малыша, который гулял в саду, Терри прозвал Козявкой, и так его теперь все и звали, даже родной отец и мачеха. От этого не отделаешься — прозвище прилепилось на всю жизнь, как одному моему родичу, которого так и зовут Кака. Хотя уж лучше Кака, чем Козявка, тем более когда и вправду нос весь в козявках.

— Терри дома? — спросила я Козявку.

Козявка оглядел меня так, словно есть собрался.

— Он за домом с ниггером.

Яблочко от яблони недалеко падает. Терри предупреждал, что его новый папаша никак не может смириться с тем, что приходится платить цветным медяк за два часа тяжелой работы — он бы их покупал, как покупает на базаре мулов.

— Спасибо, — сказала я.

— Знаешь, что у парней и девочек эти штучки разные? — спросил меня пацан.

— Слыхала, — ответила я.

Я пошла на задний двор. Там у забора была высокая поленница, а возле поленницы стоял Терри. Еще ближе к поленнице стоял высокий чернокожий и махал топором — рубил дрова, бросая полешки один из другим на пень, ловко, играючи, как рыба, ныряющая в воде. Я стояла и любовалась его работой — здорово у него получалось. Рубашку парень снял, мускулатура у него была на зависть, потная кожа блестела, как лакричная палочка, и такого же оттенка. Последнее время я стала приглядываться к мужчинам, и белым, и цветным, и кое-какие наблюдения меня тревожили и вместе с тем занимали.

Терри тоже стоял без рубашки, и это я не преминула заметить. Мускулы, как у чернокожего, он нарастить не успел, но смотрелся неплохо — я, помнится, подумала: жалко, однако, что он гомик.