У края темных вод

Его разочарование начало передаваться и нам. Терри, который сперва никуда не торопился, все чаще уединялся на плоту с банкой, где лежал пепел Мэй Линн, и с ее дневником. Он сидел на плоту, пристроив себе под бок банку с пеплом, и читал дневник. Джинкс частенько усаживалась рядом и удила рыбу. Что ни поймает — все выбрасывала обратно в воду. Я еще долго носила нарядное платье после того, как обычная моя одежка высохла, но теперь я убрала платье и снова влезла в комбинезон. Теперь уже я со страхом ожидала и воскресного похода в церковь, и молитвенного собрания в среду. От меня, собственно, ничего и не требовалось, кроме как просидеть от начала до конца, но уж больно жалко было глядеть на преподобного. Казалось, что он усох и уменьшился в росте, одежда на нем болталась, будто на карлике, который шутки ради натянул штаны и куртку толстяка.

Как-то раз в воскресенье в церкви кроме нас оказалось всего пять человек, четверо из них — старики, которые не перешли бы в другую церковь, даже если бы эта сгорела, а пятый — местный пьяница, который приходил сюда отоспаться на задней скамейке, там же, где обосновалась Джинкс. Пьяница в отличие от Джинкс хотя бы время от времени восклицал «Аминь» или «Хвала Богу», чего Джинкс не делала. С другой стороны, пьяница, разомлев, вытягивался на скамейке, а наша умничка дремала сидя.

В общем, в то воскресенье преподобный Джой как сошел с кафедры, так чуть ли не бегом ринулся к двери. У двери чуть притормозил, дождался маму и пошел с ней вместе под уклон холма к дому. Раньше он оставался в проходе, пожимал прихожанам руки, а мы шли домой и там ждали его. Но теперь, как пес, которому надоело выделывать один и тот же номер, он спешил удрать, тем более что и пятеро слушателей, включая пьяницу, тоже не собирались задерживаться.

Мы с Терри и Джинкс смотрели им вслед, как преподобный Джой и мама спускаются со взгорка к дому. Было еще светло — как раз наступил июль, — и мы задержались в церковном дворе, подбирали гравий и бросали в амбровое дерево. Против амбрового дерева мы ничего не имели, заняться было нечем.

— Пора двигаться дальше, — заговорила Джинкс. — Мэй Линн сама себя в Голливуд не доставит и по ветру свой прах не рассеет.

— Я тоже об этом думал, — кивнул Терри. — Поначалу тут было хорошо, но сейчас я уже начал беспокоиться. Мы как будто сами себя похитили. Угодили к лотофагам.

— К кому? — переспросила я.

— Я читал о них в книге, — ответил Терри. — Суть в чем: попадаешь к лотофагам, и уже не выберешься. Отведаешь лотоса, и те места покажутся тебе лучшими на свете, пусть это вовсе не так. У нас был план, а мы о нем позабыли. Давайте-ка вернемся к нему. Что до меня, чары здешних мест уже рассеялись.

— Никакого лотоса я не ела, — сказала Джинкс. — Даже не знаю, каков он с виду.

— Это образ, — пояснил Терри. — Способ передать чувство или мысль.

— А нельзя передать попросту, без образов и всякого такого? — поинтересовалась Джинкс.

— Исправлюсь, — посулил Терри.

В ту ночь я лежала на одеяле под столом, то задремывая, то просыпаясь, а потом меня вдруг что-то разбудило. Мне показалось, чья-то рука ухватила меня и потрясла, а когда я открыла глаза, то увидела в комнате Мэй Линн — она двигалась к задней стене дома, той, что выходила на реку. Одета была все в то же старое платье, в котором всегда ходила. Ее волосы промокли насквозь, с них ручьем текла вода, а к ногам была привязана швейная машинка. Она тащила ее за собой, словно каторжник цепь с ядром, только совершенно бесшумно. Она была такая же разбухшая, как в тот день, когда мы вытащили ее из воды. Дойдя до задней стены, она обернулась, поглядела на меня, хмурясь, и со всей силы ткнула толстым разбухшим пальцем в стену. Все это как наяву, я даже чувствовала запах реки.

Тут я проснулась по-настоящему. Открыла глаза — нет никакого призрака, но мне все равно казалось, будто Мэй Линн побывала в доме и велела мне поскорее возвращаться на баржу, плыть в Глейдуотер, а оттуда в Голливуд.

От всего этого у меня в животе образовалась какая-то странная пустота, а еще мне стало жарко, прошиб пот. Я решила наведаться к леднику и попить холодных сливок, но, когда я села и глаза привыкли к темноте, я увидела, что дверь в спальню, где спала мама, приоткрыта.

Я поднялась и на цыпочках, чтобы не разбудить Терри, который спал в глубине комнаты, или Джинкс, которая спала у парадного входа, подошла к двери и заглянула в спальню. Кровать была пуста. Я вернулась в большую комнату, подошла к окну возле парадной двери. Помедлила, прислушиваясь к храпу Джинкс — захлебывалась она во сне так, словно ей в ноздри носки запихали. Отодвинув занавеску, я выглянула и ничего не увидела, кроме зарниц, полыхавших над деревьями, и нескольких светлячков, которые метались взад и вперед, словно бились о невидимую стену.

Я вернулась к своему одеялу, надела ботинки, тихонько вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь. Постояла на крыльце, пытаясь решить, доводить ли мне дело до конца, стоит ли проверять свои подозрения. В конце концов я решила: хоть тресни, а выяснить все надо.