У края темных вод

— От всех я слышу про чудеса и как они происходят по сей день, словно в Библии. Мама читала мне Библию, когда я была маленькой, и это выбило из меня всякую веру. В Ветхом Завете полным-полно злобных стариков, которые вырезают целые народы и спят с чужими женами и даже с собственными дочерьми, и все они герои и угодны Богу. Та другая книга, Новый Завет, которая про Иисуса, получше, но там совсем не такие чудеса, как те, про какие талдычут теперь. Вот Лазарь — он воскрес из мертвых, и ему не пришлось после этого неделю отлеживаться. Воскрес — и все, здоров, «встань и иди». И слепые и другие калеки, которых исцелил Иисус, — им никакие врачи не требовались, стоило Иисусу сказать словечко. Раз — и исцелились чудом, минутки не прошло. Калеки вставали и шли, слепые сразу же начинали видеть. Во всяком случае, так в книге рассказано. И это совсем не похоже на то, о чем вы толкуете, хоть назовите это чудом, хоть нет. По мне, если чудеса бывают, так покажите мне человека, у которого рука или нога обратно приросла, или там ему глаз выбили, а на его месте другой появился. Если такое хоть иногда случается, может, я и начну верить во всю эту ерундень.

Преподобный Джой сидел и молча слушал Джинкс, но щеки у него полыхали огнем, а улыбка, похоже, угасла насовсем. Настроение в комнате сделалось такое — словно сюда корова забрела и кучу дерьма наложила, но мы все слишком вежливы, чтобы об этом упоминать.

Кое-как преподобный Джой вернул себе дежурную улыбку. Малость перекошенная она вышла, но уж хоть какая-нибудь.

— Знаешь, девонька, насчет чудес у тебя соображения интересные. Возможно, я поторопился объявить чудом то, чему можно подобрать естественное объяснение. Но моя ошибка не означает, что Бога нет, что он не печется о нас и что чудес не бывает.

— Я верю, что он печется о нас, — сказала мама.

— И я тоже, — подхватил Терри.

Я решила посидеть тихо и не высовываться.

— Можешь не верить в него, — продолжал преподобный Джой, — но он верит в тебя. И он всегда там, наверху, присматривает и заботится.

— Присматривает и заботится? — переспросила Джинкс. — Да уж, он умеет сделать так, чтобы человек попотел за свой кусок хлеба.

Казалось бы, послушав это богохульство, преподобный должен был всех нас выгнать вон, но он даже не рассердился. Сперва я подумала, что он прячет гнев где-то очень глубоко — заполз гнев ему в душу и свернулся там, как издыхающее животное, но, глядя, как он спокойно сидит, слушает, думает, отвечает, я поняла, что ему это нравится. Видно, он решил спасти Джинкс и вручить ее душу Иисусу, хотя, наверное, как большинство белых, уготовил ей ниггерский рай — должен же кто-то обстирывать белых и готовить, покуда ангелы задают концерты на арфах и всячески развлекаются.

А религиозный спор все разгорался. Какие бы доводы ни приводил преподобный, Джинкс не поддавалась. Он ничего уже не видел, кроме нее, этого Иерихона, чьи стены он взялся обрушить. Из-за этого спора мы досидели до обеда, потом ели мороженое — подтаявшее, почти уже не холодное, — а к ночи преподобный устроился в своей машине, а нас пригласил располагаться в доме, хотя и намекал, что Джинкс было бы лучше отправиться на ночевку в сарай.

Мама заняла постель в единственной спальне, мы расстелили одеяла на полу под столом. Терри тут же отключился, но мы с Джинкс долго не могли заснуть. Я слышала, как она крутится и вертится.

— Если ты продержишься до завтрашнего вечера и не обратишься, нас весь день кормить будут, — сказала я Джинкс.

— Обещаю — до завтрашнего вечера я точно не приму Иисуса.

— Но в какой-то момент ему надоест спорить, — предупредила я, — тогда тебе придется-таки обратиться, чтобы нас и впредь кормили и нам было где спать. Пока ему нравится убеждать тебя, но скоро он примется за дело всерьез.

— По мне, нам вовсе не надо иметь где спать, — заметила Джинкс. — Нам надо поскорее вернуться на реку и плыть дальше. Мы пока что ушли совсем недалеко, и пожалуйста — застряли тут.

— Маме стало лучше, — сказала я. — Она даже выглядит вполне счастливой. Может быть, постепенно…

— Мой дядя был пьяница, а бальзам — то же самое, что самогон, — заявила Джинкс. — Так бывает, на день-два они завязывают, потом их снова тянет, становится плохо, но если они устоят и не вернутся к выпивке, то действительно вылечатся. Но помни: самая ломка еще впереди, будь к этому готова.

— Ты-то почем знаешь? — возмутилась я.

— Очень даже хорошо знаю, — ответила Джинкс. — Как знаю, что вчерашнюю жареную курицу пересолили.

— Как насчет дареному коню в зубы не смотрят?

— Даже если конь дареный, в зубы ему время от времени смотреть надо, а то как бы не повыпадали, — возразила Джинкс. — К тому же нас пригласили заночевать вовсе не ради меня. Его не споры про религию так увлекли — он все поглядывает на твою маму.

— Я заметила, — сказала я.

— Посматривает на нее и только что не облизывается, точно ему свиную отбивную подали.

— Думаешь, у него что-то плохое на уме? — спросила я.

— Нормальное у него на уме. О чем все мужики думают.