У края темных вод

— Вот тебе еще подробности, если хочешь, — заговорила старуха. — Скунс вырос и вернулся обратно, когда все давно считали, что он умер и сгнил. А он ухитрился выжить и стал юношей. Однажды утром — так рассказывал мне отец — Джастин Тёрпин пришел к хибаре, где жила Мэри, — он частенько наведывался к ней по секрету — и увидел, что от нее остались только голова и содранная с тела кожа, прибитая к стене хибары, точно оленья шкура, а промеж зубов убийца воткнул ей весло. Он ничего не забыл, и по этой примете все тут же поняли, кто убийца. Все ее внутренности он вытащил наружу и сложил во дворе, на большом пне, где разделывали мясо. Кишки еще дымились. Тёрпин разминулся с убийцей на считаные минуты. Руки он ей тоже отрубил. Кисти рук. Говорят, теперь он проделывает это со всеми жертвами: убивает и отрубает руки, а все потому, что мама хотела его утопить, держала его под водой, он пытался выплыть, а ее руки не давали ему вынырнуть и вдохнуть. Не присягну, что дело именно в этом, но так народ решил: он затаил зло на человеческие руки, потому что руки его топили.

Постепенно слухи о нем распространились, стало известно, что он следопыт и убийца, что он разыщет и прикончит кого угодно, если посулить награду, какую он захочет. Я-то думала, он уже мертв, столько лет прошло, но, если ваша история правдива, значит, он еще живехонек.

— Ага, — сказала я. — Живехонек. Правда, мы его уже несколько дней не видели.

— Он как жара, как ветер, земля и дождь, — провозгласила старуха. — Время для него — ничто. Он не чувствует времени. Он делает свое дело, потому что его попросили об этом и ему за это заплатят. Дадут башмаки, еду или шляпу — что-нибудь в этом роде. По крайней мере, таков с виду его резон, но если поскрести, то станет ясно: он делает это потому, что ему нравится убивать. Он пристрастился к убийствам, он отведал крови, и она показалась ему сладкой. Раз взявшись за дело, он доведет его до конца, хотя бы ад разверзся или небо рухнуло. Торопиться он не станет, нет, но дело до конца доведет. И вы привели заклятого убийцу к моему порогу!

— Вам вроде бы компании не хватало, — напомнила Джинкс.

Старуха покачала головой:

— Мне уже все равно. Рука судьбы отяготела на мне: близка моя смерть.

— Старая дура! — фыркнула Джинкс. — Лет триста по меньшей мере — конечно, смерть близка. Да ей давно пора сдохнуть.

— Вы бы потише, а то Терри разбудите, — вмешалась мама. — Пусть Терри отдохнет.

6

Раннее утро, солнечный свет хлынул сквозь щели в рамах потоком, точно речная вода, но не свет разбудил меня, а крик. Я вскочила на ноги, сжимая в руках обрез. Жуткий протяжный вопль доносился из спальни. Дверь туда оставалась открытой, и я увидела Терри — проснувшегося и пришедшего в сознание. Он почувствовал боль, он увидел, что ему оттяпали руку, и никто не спросил при этом его мнения. Терри сидел в постели и пытался скинуть ноги на пол.

Джинкс сидела на кровати вместе с ним, удерживая его за уцелевшую руку, но Терри оказывал ей серьезное сопротивление — больной и безрукий, а туда же.

Мы с мамой тоже вбежали в спальню и попытались успокоить Терри, но без толку: он орал и метался по кровати, оплакивал утраченную руку и боролся с нами. Мы втроем едва справились с ним, повалили на кровать и прижали к матрасу. Наконец он так ослаб, что потерял сознание и остался лежать, распростертый на постели.

Нам троим тоже здорово досталось. Мы проверили пульс, убедились, что рана не кровоточит, выползли из спальни и прикрыли за собой дверь.

— Он проснулся и стал орать, требовал, чтобы я вернула ему руку, — сказала Джинкс. — Я пыталась объяснить ему, что другого выхода не было. Надеюсь, я не солгала ему.

Старуха так и сидела в кресле-качалке, спиной к нам, даже не обернулась посмотреть, что тут у нас происходит. Это еще больше обозлило Джинкс.

— Вам наплевать на него и на всех вообще, — рявкнула она в спину старухе. — Если б он всю ночь так орал, вы бы и не шелохнулись.

Старуха не отвечала, сидела себе неподвижно в кресле.

Джинкс прямо-таки озверела. Она кинулась к креслу, забежала спереди, чтобы высказать все старухе в глаза, и вдруг остановилась. Лицо у нее сделалось такое, что мы тоже поспешили к ней. Присмотрелись к старухе: челюсть у нее отвисла, глаза словно восковой пленкой затянуло. Померла старуха.

— Ну что ж, — сказала Джинкс, уперев руки в бока. — Не так уж и плохо: прожила свои триста пятьдесят миллионов лет в пакости и подлости и скончалась во сне, даже ничего не почувствовала.

— Бедняжка, — вздохнула мама.

Джинкс с изумлением глянула на маму и покачала головой.

— Ох уж эти белые! — пробурчала она.

— Не смешивай нас в одну кучу, — предупредила я. — Лично мне ее вовсе не жаль.

— Она ведь тоже человек, — сказала мама. — Каждого человека, какой он ни был, сотворил Господь.

— Подобрал бы форму получше, — сказала Джинкс. — А то некоторые его творения — зряшный расход материала.