У красавиц нет души

– Не говори глупости – наконец отвечает она – Пойдём, печенье готово.

Бабушка встаёт с дивана, идёт на кухню. Я иду за ней, смотрю на подол её разноцветного халата – цветочки на нём чуть плывут от собравшихся в глазах слёз. Мы едим печенье. Оно не такое вкусное, как могло быть, потому что мы едим его с плохим настроением.

Когда в квартире уже темно и бабушка с Кузей спят в своей комнате, приходит папа. Я просыпаюсь от того, что он долго шумит в коридоре. Потом он вдруг заходит в большую комнату – я сплю тут, на разложенном кресле-кровати, и включает свет.

– Пап! – возмущаюсь я – Я сплю!

– Ленка…– папа садится на край кресла-кровати – Ленка моя…

От папы сильно пахнет алкоголем, глаза его покраснели и смотрят на меня как-то глупо. Я не люблю, когда у папы такие глаза.

– Ленка, я так тебя люблю! Так скучаю по тебе – говорит папа и гладит меня по голове. Мне неприятен его запах. Мне неприятно, что он сидит на постельном белье в уличных брюках.

– Пап, иди спать! – я убираю голову из-под его руки – Ты пьяный!

– Ленка, доча…– папа продолжает бессвязно бормотать – такая ты умная, поэтесса…

В горле у него что-то булькает и по комнате расстилается неприятный аромат отрыжки.

– Пап, отстань! – уже почти кричу я – Иди спать!

– Ленка, доча…– папа пытается обнять меня. Вдруг я чувствую ужасную ярость. Волна злобы поднимается от самого живота к горлу. Кажется, что грудь мою рвут на части тысячи маленьких чертят. К глазам подступают горячие слёзы.

– Ненавижу тебя! – кричу я и бью папу подушкой – Если ты меня любишь, почему не приезжаешь? Почему работать не идёшь? Зачем пьёшь водку?

Я толкаю папу со всех своих детских сил, он падает на пол. Несколько секунд он бессмысленно смотрит вокруг себя, а потом кладёт щёку на сложенные ладони, как ребёнок, и закрывает глаза. С ужасом я вижу, что его брюки начинают темнеть в паху. По комнате вновь расстилается неприятный запах, на этот раз мужской мочи.

Слышатся бойкие бабушкины шаги – видимо, она проснулась от шума. Зайдя в комнату, бабушка замирает на несколько секунд в дверном проёме.

– Иуда! – шипит она сквозь зубы – опять нажрался, скотина!

Бабушка переводит взгляд на меня. Губы у меня трясутся, я закрываю ладонями лицо, чтобы не смотреть на папины штаны.

– Это всё мать твоя проклятая! – бабушка шипит уже мне – не был он таким раньше, не был! А теперь она его еще и обобрать хочет, квартиру эту я им выбила! Надеялась, что она честная, а она блядь тверская. Так и передай ей – проклинаю я её!

– Да пошла ты! – кричу неожиданно я. Голос у меня тонкий, детский. Я чувствую, как ужасно звучат такие слова моим голосом, но не останавливаюсь – Не смей про маму говорить! Это я тебя проклинаю!

На бабушкиных глазах собираются слёзы, а я ухожу на кухню. Там я сажусь на табуретку. Со странным сладострастием я вспоминаю все обидные моменты из своей восьмилетней жизни. Папа не приехал на 1 сентября. А вот мама кричит на меня, чтобы я не мешала ей отдыхать после работы. Московская бабушка говорит все эти слова, а тверская не моет руки и может пальцем задавить таракана. Девочки в классе не очень-то дружат со мной, а Эдик, дебильный Эдик пинает мой портфель, и мне не у кого просить защиты. Нормальный папа защитил бы меня. Но мой папа вот такой. От всех этих мыслей мне нестерпимо жалко себя – так, что в горле становится больно, будто я проглотила всухую большую таблетку. В комнате через стенку суетится бабушка: раздевает папу и моет с хлоркой пол. Я слышу, как она при этом рыдает и всхлипывает, но её мне вовсе не жаль. От осознания того, что ей больно от моих слов, я чувствую удовлетворение.

Утром я не по-детски настойчива – мне надо уехать к маме. Бабушка звонит тёте Кате, а я мотаю головой на расспросы папы, который даже не помнит вчерашнего вечера. Уже на следующий день папа и мама снова встречаются на Ленинградском вокзале, на этот раз чтобы передать меня обратно.

– Что там было? – спрашивает мама, когда мы оставляем грустную папину фигуру далеко позади – Чего ты уехала-то?

– Просто к тебе захотелось – говорю я.

– Понятно – мама внимательно смотрит на меня.

Мы садимся в электричку и едем в Тверь. У мамы хорошее настроение – она чуть улыбается и провожает глазами быстро мелькающие в окне деревья. Наверняка, она скучала и рада, что я вернулась раньше. Моё настроение тяжёлое, тёмное, непонятное мне восьмилетней. Мне сложно объяснить, даже самой себе, что я чувствую. В восемь я ещё не знаю таких фраз, как разочарование, душевная пустота. Я просто не верю и не хочу понимать. Неужели папа всегда был такой? Где весёлые шутки, запах зелёного одеколона, фигура в синем костюме с галстуком? Почему папа теперь вызывает у меня брезгливость намного большую, чем десять тверских бабушек, давящих руками тараканов? Я ведь так любила его. Пока что, я ещё не знаю – я попытаюсь полюбить мужчину ещё только раз. Только раз, после которого в моём сердце больше ни разу не появится это чувство.

ГЛАВА 4.