У кромки моря узкий лепесток

В ноябре следующего года Виктор и Росер Далмау ступили на родную землю впервые с тех страшных дней Отступления. Они ненадолго задержались в Мадриде, который всегда был прекрасной имперской столицей и таковым и оставался. Виктор показал Росер кварталы с разрушенными бомбежкой домами, которые уже были восстановлены, и повел ее в Университетский городок, где стены еще хранили следы от пуль. Они съездили на берег реки Эбро, в те места, где предположительно погиб Гильем, но не нашли ничего, что напоминало бы о самом кровавом сражении в войне, которая унесла столько жизней. В Барселоне они разыскали старый дом семьи Далмау в квартале Рабаль. Названия улиц поменялись, так что они не сразу сориентировались. Дом сохранился, хотя и превратился в негодную рухлядь и, похоже, еле держался. Снаружи он казался необитаемым, но, после того как они долго стучали в дверь и несколько раз позвонили в колокольчик, им открыла девушка в замызганной индийской юбке, глаза у которой были подведены углем. От нее пахло марихуаной и пачулями, и она явно с трудом понимала, что нужно этой паре незнакомцев, поскольку пребывала в другом измерении, но в конце концов она пригласила их войти. С недавних пор дом был занят молодежной коммуной, приспособившейся к культуре хиппи с некоторым опозданием, поскольку во времена Франко они были запрещены. Супруги обошли комнаты, испытывая щемящее чувство пустоты. Стены были разрисованы какой-то мазней, штукатурка осыпалась, на полу лежали люди — одни дремали, другие курили, — повсюду валялся мусор, ванная и кухня заросли грязью, двери и жалюзи едва держались на полуоторванных петлях, пахло грязью, запустением и марихуаной.

— Теперь видишь, Виктор, прошлое возродить нельзя, — заметила Росер, когда они вышли на улицу.

Так же как был неузнаваем их дом, была неузнаваема и Испания. Сорок лет франкизма оставили неизгладимый след, это было заметно в общении с людьми и отразилось на всех аспектах культурной жизни. В Каталонии, последнем бастионе республиканской Испании, месть победителей была особенно суровой, а репрессии наиболее кровавыми. Их удивила вездесущая тень Франко. Все вызывало недовольство: безработица и инфляция, реформы, реализованные и нереализованные, власть консерваторов и отсутствие порядка у социалистов; одни ратовали за отделение Каталонии от Испании, другие за еще большую интеграцию. Многие из тех, кто покинул страну во время войны, вернулись, в большинстве своем состарившиеся в разочарованные, но для них здесь не было места.

Их никто не помнил. Виктор зашел в таверну «Росинант», оставшуюся на том же углу и с тем же названием, и выпил пива в честь отца и его товарищей по домино, стариков, которые пели на его похоронах. Таверну модернизировали, окорока с потолка не свисали, и кислым вином не пахло, стояли акриловые столики и жужжали вентиляторы. Бармен поведал ему, что после Франко Испания катится ко всем чертям, повсюду беспорядок и грубость, забастовки, протесты, манифестации, шлюхи, педики, коммунисты, никто не уважает такие ценности, как семья и родина, креста на них нет, король и вовсе придурок, зря Каудильо назначил его своим преемником.

Они сняли квартиру на проспекте Пасео-де-Грасиа и прожили там целых полгода. Обратная ссылка, как они называли возвращение на родину после стольких лет, далась им так же тяжело, как изгнание в 1939 году, когда они пересекли границу с Францией, однако за эти шесть месяцев они научились не чувствовать себя здесь чужими, он — из гордости, она — из стойкости. Оба так и не смогли найти работу, отчасти потому, что их не брали из-за возраста, отчасти потому, что у них не было связей. Они никого здесь не знали. Любовь спасала их от депрессии, поскольку они чувствовали себя молодоженами во время медового месяца, а не той зрелой супружеской парой, живущей в праздном уединении, которая по утрам гуляет по городу, а по вечерам ходит в кино смотреть старые фильмы. Они жили, сохраняя иллюзии, сколько могли, пока однажды в тоскливое воскресенье, ничем не отличавшееся от других таких же тоскливых дней, они не выдержали. После яиц вкрутую и чашки густого шоколада с марципановым кренделем в комнате на улице Петрисоль Росер в порыве высказала то, что определило их жизнь в последующие годы:

— Хватит с меня, я чувствую себя здесь чужой. Давай вернемся в Чили. Там мы дома.

Виктор тяжело вздохнул и наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Мы так и сделаем, при первой возможности, Росер, обещаю. Но сейчас мы вернемся в Венесуэлу.