У кромки моря узкий лепесток

Через три года после смерти Росер Виктор Далмау отметил свое восьмидесятилетие в доме на холме, где жил с ней после возвращения в Чили в 1983 году. Дом был похож на дряхлую королеву, трясущуюся и оборванную, но сохранившую благородство. Виктору, который с детства был одинок, вдовство давалось гораздо тяжелее, чем он ожидал. Его брак был лучшим на свете, как сказал бы всякий, кто их знал, не будучи в курсе подробностей далекого прошлого, и, овдовев, он никак не мог привыкнуть к отсутствию жены так скоро, как она того ему желала.

— Когда я умру, побыстрее женись, тебе нужен кто-то, кто бы заботился о тебе, когда ты станешь беспомощным и слабым. Мече для этого подходит, — велела ему Росер в самом конце, между вдохами через кислородную маску.

Несмотря на одиночество, Виктору нравился этот пустой дом, который был как бы растянут в разные стороны, нравилась тишина, беспорядок, запах нежилых комнат, холод и сквозняки, с которыми его жена боролась даже с большим рвением, чем с мышами под крышей. Ветер целыми днями настигал его повсюду, окна были слепыми от инея, и огонь в камине выглядел смешной попыткой победить зиму с ее дождями и градом. Было странно стать вдовцом после того, как прожил полвека в браке; ему так не хватало Росер, что порой он ощущал ее отсутствие как физическую боль. Он не хотел мириться со старостью. Возраст — это изменение знакомой реальности, меняется тело, и меняются жизненные обстоятельства, скоро он потеряет контроль над собой и будет зависеть от доброты других, однако он надеялся умереть раньше, чем до этого дойдет. Проблема была в том, что часто это бывает довольно трудно — умереть быстро и достойно. Маловероятно, что его погубит инфаркт, сердце у него здоровое. Ему всякий раз повторял это его врач, у которого он ежегодно обследовался, и каждый раз это заключение вызывало у него в памяти воспоминание о юном солдате Лазаре, чье сердце он держал на ладони. Он не делился с сыном соображениями о ближайшем будущем. А об отдаленном будущем он подумает потом.

— С тобой может произойти все, что угодно, папа. Если тебя хватит удар или случится приступ, когда меня не будет рядом, ты можешь остаться без помощи несколько дней. И что ты будешь делать?

— Буду умирать, только и всего, Марсель, и молиться, чтобы никто не видел меня в этой гребаной агонии. О животных не беспокойся. У них всегда есть еда и вода на несколько дней.

— А если ты заболеешь, кто будет за тобой ухаживать?

— Твоя мать тоже об этом беспокоилась. Посмотрим. Я старый, но не дряхлый. У тебя больше всяких застарелых болячек, чем у меня.

Так оно и было. В пятьдесят пять лет у его сына был искусственный коленный сустав, несколько поломанных ребер, а одна ключица была серьезно травмирована дважды.

— Все это происходит с тобой из-за безмерной физической нагрузки, — говорил Виктор. — Ты правильно делаешь, что поддерживаешь форму, но я не пойму, зачем бегать просто так, когда за тобой никто не гонится, или объезжать континенты на велосипеде. Тебе нужно жениться; у тебя будет меньше времени, чтобы крутить педали с риском что-то поломать, брак для мужчин — вещь чрезвычайно удобная, хотя для женщин он таковым не является.

Сам он, однако, не был распложен жениться. Он был спокоен за свое здоровье. Виктор был сторонником собственной теории, по которой следовало не обращать внимания на тревожные сигналы тела и духа и всегда быть чем-то занятым. «Главное — иметь цель», — говорил он. С годами он ослабел, это было неизбежно; кости и зубы приобрели желтоватый оттенок, организм износился, нервные клетки мозга постепенно отмирали, но эта драма разворачивалась, не меняя его внешнего вида. Со стороны он выглядел вполне прилично, и кого интересует состояние печени, если у человека все зубы свои. Он старался не замечать невесть откуда взявшиеся синяки на теле, а также тот неопровержимый факт, что с каждым днем ему все труднее подниматься на холм с собаками или застегивать пуговицы на рубашке или что у него устают глаза, он глохнет и у него дрожат руки, из-за чего он вынужден был перестать оперировать. Но он не бездельничал. Он продолжал консультировать пациентов в больнице Сан-Хуан-де-Диос и читал лекции в университете без подготовки; у него было шестьдесят лет опыта, включая годы войны, которые были самыми тяжелыми. Он ходил расправив плечи, твердой походкой, не растерял шевелюру и держался прямо, словно копье, чтобы по возможности скрывать небольшую хромоту и то, что с каждым днем ему все труднее сгибать колени и наклоняться.