У кромки моря узкий лепесток

Виктор всю свою жизнь имел дело со страданием и смертью, ему были хорошо известны все стадии бурных переживаний, через которые проходит пациент на конечном отрезке жизни, он читал об этом лекции на факультете: отрицание неминуемого, яростный гнев перед предстоящими страданиями, попытки обмануть судьбу и надежды на божественные силы, которые продлят земное существование, затем погружение в отчаяние и, наконец, в лучшем случае смирение перед неизбежным. Росер пропустила все эти этапы и с самого начала приняла свой конец с поразительным спокойствием, пребывая в ровном настроении. Она отказалась от альтернативных методов лечения, предложенных Мече и другими подругами по доброте душевной, ей не надо было ни гомеопатии, ни целебных трав, ни знахарей, ни экзорцизма[44].

— Ну да, я умру. И что? Все когда-нибудь умрут.

Если состояние позволяло, она часами слушала музыку, играла на пианино и читала стихи, держа на коленях кошку. Эта зверюга, которую ей подарила Мече, выглядела словно кошачья королева, однако была полудикая, держалась на расстоянии и любила одиночество, а порой исчезала на несколько дней и частенько возвращалась с окровавленными останками очередного грызуна, чтобы преподнести добычу хозяевам дома прямо к ним в кровать. Казалось, кошка понимала, что произошли изменения, и с ночи до утра была тихая и ласковая; она не отходила от Росер.

Поначалу Виктор взялся за изучение традиционных методов лечения, а также экспериментальных, читал научные доклады, исследовал каждое лекарство и избирательно запоминал статистику: он отвергал пессимистичные выводы и хватался за любую искру надежды. Он вспоминал Лазаря, юного солдата на Северном вокзале, которого вернул с того света, потому что тот страстно хотел жить. Он верил, если ввести в душу и в иммунную систему Росер такую же страсть к жизни, она сможет победить рак. Такие истории бывали. Чудеса случаются.

— Ты сильная, Росер, ты всегда была такой, ты никогда не болела, ты сделана из железа, ты победишь и это, эта болезнь не всегда смертельна, — повторял он словно мантру, но не смог внушить ей свой необоснованный оптимизм, и если бы он обнаружил его у своих пациентов, то, наверное, как врач, пришел бы в замешательство.

Росер следовала его рекомендациям, насколько могла. Только из-за него она прошла химиотерапию и облучение, уверенная в том, что это лишь продлит процесс, который с каждым днем давался ей все труднее. Она терпела, не жалуясь, со стойкостью, свойственной ей от рождения, применение наркотиков; у нее выпали волосы и даже ресницы, и она так исхудала, что Виктор поднимал ее на руки без малейшего усилия. Он пересаживал ее с кровати на кресло, носил на руках в ванную или выносил в сад, где можно было увидеть колибри в зарослях фуксий и зайцев, которые прыгали вокруг, словно насмехаясь над собаками, а те были уже такие старые, что им трудно было за ними гоняться. У нее пропал аппетит, но она делала над собой усилие и проглатывала пару кусочков тех блюд, что он для нее готовил по рецептам из кулинарной книги. Ближе к концу она принимала из пищи только крем по-каталонски — десерт, который готовила бабушка Карме по воскресеньям для Марселя.

— После того как я уйду, я хочу, чтобы ты оплакивал меня день или два, из уважения, утешил бы Марселя и вернулся в клинику и к своим лекциям, но только будь скромнее, Виктор, а то ты стал невыносимым, — сказала она ему однажды.