У кромки моря узкий лепесток

После того как его вымыли в корыте для стирки белья, Гильем вернулся в мир живых, с предсмертной испариной было покончено. Его возродили к жизни намыленная тряпка, пена на волосах, ведра с теплой водой и прикосновение рук Росер: руки у нее были сильные, совершенно особенные, мягкие руки пианистки. Благодарный, он окончательно сдался. Она вытерла его, надела на него отцовскую пижаму, побрила и подстригла ему волосы и ногти, которые отросли, словно когти хищной птицы. У него все еще были впалые щеки и красные глаза, но все-таки он уже не был похож на то пугало, каким появился в доме в сопровождении тащивших его под руки двух девушек из ополчения.

Закончив с процедурами, Росер подогрела кофе, оставшееся от завтрака, и плеснула туда коньяку для бодрости.

— Я вполне гожусь, чтобы отправиться с тобой на праздник, — улыбнулся Гильем, глядя в зеркало.

— Ты вполне готов, чтобы вернуться в постель, — ответила Росер, протягивая ему чашку. — Вместе со мной, — добавила она.

— Что ты сказала?

— Что слышал.

— Ты думаешь о том, чтобы…

— Я думаю о том, о чем наверняка думаешь и ты, — ответила она, снимая платье через голову.

— Что ты делаешь? Мать может вернуться в любой момент.

— Сегодня воскресенье. Карме выплясывает сардану[10] на площади, а потом пойдет на переговорный пункт звонить Виктору.

— Я могу тебя заразить тифом…

— Если до сих пор не заразил, вряд ли это случится сейчас. Хватит отговорок. Ну же, шевелись, — велела ему Росер, сбрасывая лифчик и трусики и подталкивая Гильема к кровати.

Ни один мужчина не видел Росер обнаженной, но времена нормирования продуктов отучили ее от застенчивости, она постоянно держалась начеку, опасаясь всего и вся: соседей, друзей или ангела смерти, расправившего крылья где-то поблизости. Девственность, которая так ценилась в монастырском колледже, тяготила Росер и казалась чем-то ущербным в ее двадцать лет. Настоящее было ненадежно, будущего не существовало вовсе, существовала только эта минута, прежде чем все разрушит война.

Разгром стал очевидным после битвы на реке Эбро, начавшейся в июле 1938 года; она продлилась четыре месяца, и в ходе ее погибли тридцать тысяч человек, среди них и Гильем Далмау, который пал незадолго до массового исхода побежденных. Положение республиканцев стало плачевным; им оставалось надеяться только на то, что Франция и Великобритания возьмут на себя труд вмешаться в ход боевых действий, но время шло, а никаких признаков, что это произойдет, не наблюдалось. Чтобы выиграть время, республиканцы собрали все силы, намереваясь переправить основную часть армии на другой берег Эбро, дабы проникнуть на территорию, занятую противником, завладеть его боевым снаряжением и показать всему миру, что война не проиграна, что с необходимой помощью Испания еще может победить фашизм. Восемьдесят тысяч человек были тайно, под покровом ночи переброшены и сконцентрированы на левом берегу реки с целью в дальнейшем противостоять врагу, намного их превосходившему как по численности, так и по запасам оружия. Гильем входил в состав интернациональной дивизии, считавшейся ударной силой республиканцев и состоявшей из опытных английских, американских и канадских добровольцев, которые сами называли себя пушечным мясом. Им предстояло сражаться на обрывистом берегу, в немилосердную летнюю жару, перед ними был враг, позади — река, а над головой — немецкие и итальянские самолеты.