У кромки моря узкий лепесток

У монахинь она научилась раздеваться в несколько приемов: сначала надевала рубаху с длинными рукавами, скрывавшую тело от шеи до ступней, и потом, на ощупь, снимала под ней одежду, но в тот вечер с Далмау ее скромность куда-то улетучилась; она сбросила платье, нижнюю юбку, лифчик и трусики на пол и предстала перед ним во всей своей нагой красоте, чувствуя любопытство перед тем, что должно произойти, и раздражение к Матиасу из-за его ханжества. «Такой, как он, заслуживает неверности», — решила она, взволнованная.

Виктор и не подозревал, что Офелия — девственница, это никак не вязалось с ее ошеломляющей уверенностью в себе, и, кроме того, она не упомянула об этом ни слова. Сам он расстался с девственностью в годы отрочества, полные неопределенности и почти забытые. Он жил в другой реальности: революция упразднила социальные различия, жеманные привычки и власть религии над людьми. — В республиканской Испании девственность считалась устаревшим понятием; девушки из ополчения и медсестры, с которыми он занимался любовью, пользовались такой же сексуальной свободой, как и он сам. Не думал он также и о том, что Офелия пошла с ним, повинуясь прихоти избалованной женщины, а не потому, что любила его. Он был влюблен и полагал, что она влюблена тоже. Значительность того, что произошло между ними, он осознал позднее, когда оба, отдыхая после любви, лежали, обнявшись, на кровати с пожелтевшими и испачканными кровью простынями; он рассказал, почему женился на Росер, признавшись Офелии, что вот уже больше года мечтает только о ней.

— Почему ты не сказала мне, что у тебя это в первый раз? — спросил он.

— Потому что тогда ты бы отступил, — ответила она и потянулась по-кошачьи.

— Мне следовало обращаться с тобой осторожнее, Офелия, прости меня.

— Нечего прощать. Я счастлива, у меня мурашки по всему телу. Но мне нужно идти, уже поздно.

— Скажи, когда мы снова увидимся.

— Я предупрежу тебя, когда смогу удрать. Через три недели мы вернемся в Сантьяго, тогда будет проще. Мы должны быть очень, очень осторожны, если об этом узнают, мы дорого заплатим. Даже думать не хочу, что сделает мой отец.

— Но когда-то я обязан с ним поговорить…

— Ты в своем уме?! Как тебе такое в голову пришло?! Если он узнает, что я сошлась с иммигрантом, у которого есть жена и ребенок, он убьет нас обоих. Фелипе меня уже предупреждал.

Под предлогом визита к дантисту Офелии удалось еще раз появиться в Сантьяго. За то время, что они не виделись, она убедилась в том, что ее изначальное любопытство превратилось в наваждение: она вспоминала мельчайшие подробности вечера в отеле и чувствовала неистребимую потребность снова увидеть Виктора и заняться с ним любовью, а еще без конца говорить с ним, поведать ему все свои секреты и расспросить его о прошлом. Ей хотелось спросить, почему он хромает, выяснить происхождение всех его шрамов, узнать, что у него за семья и что за чувство соединяет их с Росер. У этого человека было столько тайн, что разгадать их будет непростой задачей. Офелия надеялась с его помощью разобраться, что означают, например, такие вещи, как изгнание, военный переворот, братская могила, лагерь для беженцев, или такие понятия, как военный хлеб или вкалывать как мул. Виктору Далмау было примерно столько же дет, сколько и Матиасу Эйсагирре, но он казался бесконечно старше. Внешне он производил впечатление человека твердого как кремень и с отметинами шрамов, однако его внутренняя жизнь была непроницаема и заполнена тяжелыми воспоминаниями. В отличие от Матиаса, который принимал с восторгом ее взрывной темперамент и шквал капризов, Виктору действовали на нервы ее детские забавы, он ждал от Офелии ясности ума. Поверхностное его не интересовало. Если он о чем-то спрашивал, то ждал ответа внимательно, как учитель, не давая отделаться шуткой или перевести разговор на другую тему. Это пугало ее, но Офелия приняла вызов, ведь это означало, что кто-то наконец принимал ее всерьез.

Оказавшись второй раз в объятиях Виктора, после любви и нескольких минут сна Офелия решила, что обрела мужчину своей жизни. Никто из молодых людей ее круга, напыщенных, избалованных и слабохарактерных, судьбу которых определяли деньги и власть их семей, не мог с ним сравниться. Виктора взволновало ее признание, он тоже чувствовал, что Офелия ни на кого не похожа, что она избранная, но голову не потерял, поскольку понимал: обстоятельства их нынешней встречи и выпитая вместе бутылка вина располагали к чрезмерной реакции; нужно вернуться к этому разговору, когда успокоится жар тела.

Офелия без колебаний расторгла бы помолвку с Матиасом Эйсагирре, если бы Виктор ей позволил, но он ясно дал понять, что не свободен и что ему нечего ей предложить, только эти торопливые запретные встречи. Тогда она предложила ему бежать в Бразилию или на Кубу, где они будут жить под пальмами, и никто их там не узнает. В Чили они приговорены к тайному существованию, но мир большой.