У кромки моря узкий лепесток

Фелипе дель Солар встретил обоих Далмау на похоронах Агирре Серды. Они не виделись несколько месяцев, и после церемонии он пригласил их пойти куда-нибудь пообедать. Фелипе узнал об успехах обоих и о том, что Марсель, которому не исполнилось еще и двух лет, уже начинает говорить по-каталонски и по-испански. Он рассказал им о своей семье, о том, что мать собирается совершить с Малышом, его больным братом, паломничество в часовню Санта-Роса в Лиме, поскольку в Чили, к сожалению, наблюдается острая нехватка собственных святых, и что свадьба его сестры Офелии отложена. Ни один мускул не дрогнул на лице Виктора, когда он услышал новости об Офелии, но Росер кожей почувствовала его волнение и тут же поняла, в кого именно он влюблен. Она предпочла сохранить в тайне свое открытие, ведь если назвать имя девушки, возлюбленная Виктора неминуемо превратится в реальность. Дела обстояли еще хуже, чем она думала.

— Я же просила тебя, забудь о ней, Виктор! — упрекала она его вечером, когда они остались одни.

— Я не могу, Росер. Ты помнишь, как любила Гильема? Как любишь его до сих пор? У меня то же самое к Офелии.

— А у нее?

— И у нее. Она знает, что мы никогда не сможем быть вместе, и принимает это.

— Как думаешь, насколько хватит такой, как она, продолжать играть роль твоей любовницы? Она живет жизнью избранных, и так будет всегда. Чтобы пожертвовать ради тебя всем, нужно потерять рассудок. Повторяю, Виктор, если ваша связь выйдет на свет божий, нас пинками выгонят из страны. Эти люди могущественны.

— Никто ничего не узнает.

— Рано или поздно все тайное становится явным.

Бракосочетание Офелии было отменено под предлогом нездоровья невесты, и Матиас Эйсагирре вернулся к своим обязанностям в Парагвае, который он спешно покинул без разрешения начальника, никого в посольстве не поставив в известность. Его эскапада стоила ему выговора, но без особых последствий, поскольку он обладал редкой дипломатической ловкостью и сумел утвердиться в столь высоких политических и общественных сферах, куда посол, человек посредственный и недалекий, мог попасть с трудом. Офелию наказали вынужденным бездельем. Девушка в двадцать один год сидела дома сложа руки, под недремлющим оком Хуаны Нанкучео, и умирала от скуки. Ссылаться на закон о совершеннолетии не имело смысла, все равно ей некуда было идти, к тому же ей ясно дали понять: она не в состоянии содержать себя сама.

— Поостерегись, Офелия, если ты сейчас выйдешь в эту дверь на улицу, то больше уже никогда не войдешь в мой дом, — угрожал ей отец.

Девушка попыталась перетянуть на свою сторону Фелипе или кого-нибудь из сестер, но члены клана встали, как один, на защиту семейных ценностей, и в конце концов она поняла, что рассчитывать можно только на помощь шофера, своего преданного поверенного. Светская жизнь для Офелии прекратилась, ей запретили посещать балы и вечеринки, поскольку всем знакомым было объявлено, что она больна. Выходить из дому дозволялось только для посещения бедных монастырей и только в присутствии какой-нибудь сеньоры из Общества дам-католичек, а также на мессу с семьей или в художественную мастерскую, где было затруднительно встретить кого-либо из ее круга. Офелии пришлось закатить небывалую истерику, чтобы добиться от отца разрешения ходить на занятия по живописи. Шофер получал инструкции ждать молодую хозяйку три-четыре часа у дверей в мастерскую. Прошло несколько месяцев, а Офелия ничуть не преуспела в искусстве рисования, доказав таким образом отсутствие у себя таланта, о чем в семье и так уже знали. На самом деле она входила в парадную дверь мастерской с холстами, рисунками, мольбертом, проходила здание насквозь и выходила через заднюю дверь, где ее ждал Виктор. Свидания случались не часто, поскольку Виктору чрезвычайно трудно было подстроиться под расписание занятий Офелии так, чтобы это совпадало с его свободным временем. Виктор не высыпался, под глазами у него темнели круги, и он был настолько измучен, что порой погружался в сон еще до того, как его возлюбленная успевала раздеться во время свиданий в отеле.