У крутого обрыва

Собственно, для этого — для свободного, откровенного монолога подсудимого — и создала испокон веков правовая мысль институт, именуемый последним словом. Потому что суду, перед тем как он удалится в совещательную комнату для вынесения приговора, необходимо знать, что сам подсудимый думает о себе, о своем преступлении, о том, что прозвучало в зале суда. Оказал ли на него процесс воспитательное воздействие? Началась ли уже в его душе та невидимая миру преобразующая и созидательная работа, которая всегда — залог нравственного возрождения? Или он по-прежнему хитер и расчетлив? Слезлив и сентиментален? Равнодушен к своей судьбе, к интересам близких? Или вопреки фактам, вопреки логике цепляется за соломинку, в надежде хоть как-нибудь выплыть. А может быть, искренне и обоснованно стремится предотвратить ошибку?

Вот что надо знать суду, если он хочет вынести объективный, справедливый, с максимальной степенью предвидения рассчитанный приговор. Предвидения того, насколько приговор окажется эффективным, насколько  э т а  мера наказания нужна  э т о м у  подсудимому, а не какому-то абстрактному преступнику, совершившему деяние, квалифицированное по такой-то статье.

Да вот беда: ничего подобного из последнего слова суд обычно не узнает. Потому что на практике последнее слово представляет собой пустую формальность. Никаких открытий от него никто и не ждет. «На ваше усмотрение…» — ничего не значащая, ничего не выражающая, сорняковая фраза слишком часто заменяет собою то, что из уст подсудимого должно прозвучать.

Легко сказать: должно… Существуют методики судебных речей, обвинительных, защитительных, но нет и не может быть методики последнего слова. Этому искусству впрок не обучают. И слава богу. Человек, произносящий последнее слово, меньше всего мыслится как искусный оратор, точно рассчитывающий впечатление, которое он произведет на судей.

Но он мыслится как человек, точно знающий, зачем ему будет дано последнее слово. И — еще того шире: как человек, точно знающий, какие именно права ему предоставлены и каково назначение каждого из них. Иначе гарантированное ему законом право на защиту останется мертвой буквой.

Горчаков, видно, в точности знал свои права, он добыл эти знания опытом, которого я никому не пожелаю. Ну а если, по счастью, такого опыта нет? «Контингент», попадающий на скамью подсудимых, не отличается, как правило, ни обширными познаниями, ни образованием, ни высоким интеллектом. Между тем именно этому «контингенту» предоставлены широкие процессуальные правомочия, которыми он должен пользоваться в полную меру, ибо они — гарантия законности, страховка от возможной ошибки.

Закон предусмотрел обязанность судьи в начале процесса разъяснить подсудимому его права. И судья разъясняет: «Вы имеете право заявить отвод… возбуждать ходатайства… участвовать в допросе свидетелей… произнести последнее слово… Вам понятны ваши права?» — «Понятны…»

А что, собственно, ему понятно? В каких случаях он может дать отвод судье? Чем ходатайство отличается от показаний? Для чего предусмотрено последнее слово? Этого, как правило, подсудимый не знает, потому что перечисление прав и разъяснение прав — далеко не одно и то же.

И добро бы хоть все права перечислялись!.. Подсудимый может ставить вопросы перед экспертом и лично участвовать в его допросе, он может настаивать на осмотре вещественных доказательств, местности и помещения, где совершено преступление, на оглашении документов, приобщенных к делу. Он многое может, об этом в интересах истины позаботился закон, но правилами судебной процедуры не предусмотрено даже уведомление его о полном комплексе его процессуальных полномочий. А ведь от такой осведомленности зависит, насколько демократические гарантии законности, предусмотренные советским правом, будут реализованы, будут пущены в дело и, значит, послужат торжеству правосудия.

Растолковать (не перечислить!) подсудимому его права мог бы и судья, и следователь, который имеет с обвиняемым непосредственный и длительный контакт, и адвокат, когда вместе с подсудимым он изучает дело при окончании следствия. А еще того лучше, мне думается, — составить, утвердить и издать небольшую брошюру — своеобразную памятку, где внятно и доступно, с максимально возможной полнотой, разъяснялись бы права того, кто предан суду. Их назначение. Их смысл. И чтобы давалась эта памятка под расписку — каждому, кому предстоит держать ответ перед законом. Чтобы судьи, приступая к рассмотрению дела, удостоверились: подсудимый  д е й с т в и т е л ь н о  знает  с в о и  права, понимает их назначение и может ими пользоваться.

Свои, ибо права защитника и права подсудимого далеко не идентичны, у каждого из них в процессе свои функции, да и не во всех делах участвует адвокат, а постижение истины происходит во всех. И во всех, абсолютно во всех, решается судьба человека.