У любви нет голоса, или Охота на Лизу

Время шло, и Лиза наконец поняла, что Легостаев ведет себя так грубо потому, что он обиделся. Может, даже сильнее, чем она. Он же не сделал ничего плохого. Просто увидел ее порванную шубу и решил помочь. Он потратил на нее не только деньги, но и собственное время. Он купил ей красивую, добротную вещь. Наверняка он рассчитывал на благодарность, а она повела себя как законченная эгоистка. Отказалась от подарка, встала в позу. Вот такая она гордая и независимая, не нужны ей никакие подарки…

А если Макс от чистого сердца? Ну почему она сразу заподозрила его в дурных намерениях? Она живет у Легостаева уже вторую неделю, и он ни разу ее не обидел. Вчерашняя ночь не в счет, вчера на них просто нашло какое-то затмение. Бывают же такие моменты, когда ну просто тянет на безрассудные поступки…

Что теперь делать? Срочно извиняться!

Легостаев сидел на диване, делал вид, что смотрит телевизор. Лиза остановилась в дверях, деликатно постучала, пытаясь привлечь его внимание.

– Ну что еще? – Он и не думал отрываться от экрана, наверное, обиделся не на шутку.

Она подошла к дивану, присела на самый краешек, положила между собой и Максом блокнотный листочек, свои письменные извинения. Он не стал ничего читать, он даже не посмотрел в ее сторону. Лиза посидела минуту-другую, помучилась, потом тихо встала и вышла из комнаты.

Проклятая афазия! Она бы уже давно все объяснила, попросила прощения, рассказала бы, что не хотела его обидеть, что ей просто очень неловко принимать от него такие дорогие подарки, – вот что было бы, если бы она могла говорить. А так остается невнятное «простите, я была не права», скупые строчки, не передающие ни ее волнения, ни ее раскаяния.

Он был зол, чертовски зол на свою бестолковую домработницу. Ну что, спрашивается, он сделал плохого? Купил ей новую куртку? Так он же ее не в бутике купил, а на рынке. И куртка эта не эксклюзив какой-нибудь, а самый обыкновенный ширпотреб. Лора такую не надела бы даже под угрозой смертной казни.

И Лизавета вот не надела. Только мотивы ею движут какие-то странные, недоступные его пониманию. Отчего она взбеленилась? Может, обиделась, что не из бутика?…

Ну и черт с ней! Слишком много чести! Он тоже, между прочим, обиделся. Он даже не подозревал, что его это так заденет, оттого и записку при Лизавете принципиально не стал читать.

А вот ему не интересно, что она там понаписала! Он телевизором увлечен!

Лизавета посидела, повздыхала и ушла, а он еще целых десять минут не прикасался к записке – испытывал силу воли.

«Простите, я была не права».

Во дела! Она, оказывается, мириться приходила, просить прощения! Макс сложил листок вчетверо, зачем-то сунул его в карман джинсов. На душе как-то сразу стало веселей. Он хоть и лютый во гневе, но отходчивый, а Лизавета – всего лишь глупая провинциальная девчонка, правила хорошего тона ей неведомы, сироте с Белорусского вокзала. Интересно, как там ее спина? Он же не только куртку купил, но еще и мазь от ушибов…

Сначала Макс хотел войти без стука – дать, так сказать, понять, кто в хате хозяин, – но, вспомнив прошлую ночь, передумал, постучался.

«Войдите» ему, естественно, никто не сказал, но дверь почти тотчас распахнулась. Лизавета смотрела на него настороженно и, кажется, с надеждой. Макс невольно снова почувствовал себя феодалом, самодуром, до смерти запугавшим прислугу.

– Будешь носить куртку? – Он сразу перешел к делу.

Лизавета кивнула, улыбнулась смущенно и радостно. Он тоже помимо воли улыбнулся, спросил:

– Спина болит?

Она сложила вместе большой и указательный пальцы – болит, но чуть-чуть.

– Тогда это тебе, – Макс переступил порог, положил тюбик с мазью на краешек рабочего стола.

Это было неожиданно приятно: видеть, как Лизавета радуется такой мелочи, как мазь от ушибов. Он так расчувствовался, что чуть было не предложил свою помощь по нанесению мази. В конце концов, это же поясница, труднодоступная область, самой Лизавете будет неудобно. Да и что тут такого? Обычное человеческое участие. Он же ее уже купал, и вообще…

Выражение ее крапчато-каштановых глаз вдруг изменилось, сделалось настороженным. Макс поймал себя на том, что мечтательно улыбается, усилием воли взял себя в руки, сказал строго:

– Ну, ты тут сама, а я пошел. Спокойной ночи, Лизавета.

Ему показалось или она на самом деле облегченно вздохнула? Нет, скорее показалась. Девушки, которых Макс Легостаев оставляет без своего общества, должны вздыхать исключительно огорченно…

Про тапки «с глазами» Макс вспомнил только в первом часу ночи. Лиза, наверное, уже давно спит. Ну и пусть спит, а он тихонечко, на цыпочках…

Она не проснулась: лежала себе, свернувшись калачиком на неудобном кресле-кровати, чуть слышно посапывала. Макс едва удержался от желания поправить сползшее на пол одеяло, отдернул руку в самый последний момент. Она же прислуга, а он – феодал и самодур. И вообще, не царское это дело, ухаживать за собственными домработницами. Он поставил тапки на коврике у кровати, тихо вышел.