У лодки семь рулей

Сидро заиграл вальс. Гармошка запела нежно и причудливо, словно кто-то там, внутри, подсказывал ей эти затейливые рулады. В такт музыке дружно зашаркали ноги по утрамбованной земле. И вдруг в это веселое упоение ворвался раздраженный и язвительный окрик разгневанного старосты:

— Это кто ж вам позволил? Вы что думаете, я пугало бессловесное?

Сидро, понятия не имевший о здешних порядках, продолжал играть, не замечая, что почти никто уже не танцует.

— Ты что, Рыжий, оглох? Тебе кто позволил здесь танцы устраивать? В наказание завтра будешь задарма работать… А не хочешь, так убирайся, у нас батраков хоть пруд пруди, и бездельники нам ни к чему!

Жеронимо Арренега пытался смягчить старосту: парень, ей-богу, не виноват, это они его подбили, вот девушки могут подтвердить… Да и за что наказывать-то? Неужто такой грех — повеселиться после работы?

Но тот и слушать не хотел: не положено, и баста. Вот в субботу час-другой куда ни шло, а то по ночам танцы-плясы, а днем на поле — силенка что у цыпленка. По-вашему, хозяин за это деньги платит? Нет, таких работников из артели вон.

Девушки присоединились к Жеронимо и, окружив старосту, хором стали упрашивать его не наказывать Сидро.

Атакованный со всех сторон, староста вконец рассвирепел: этот Рыжий — отпетый лодырь, и он, староста, не позволит всяким безбородым молокососам заводить тут свои порядки и перечить старшим.

Управляющий, подойдя в разгаре сцены, подумал про себя, что староста явно перегнул палку, но не стал вмешиваться — не годится срамить старосту перед рабочими. Братья Арренега удерживали Сидро, а тот, сильно заикаясь, что-то кричал старосте и все порывался замахнуться на него оглоблей, вытащенной из повозки. Но мало-помалу ярость его утихла.

Веселье было испорчено. И все-таки Сидро впервые понял, что значит, когда все на твоей стороне. Люди вступились за него, встали на его защиту. Староста приказал всем разойтись по баракам; не тут-то было: никто с места не тронулся. Здесь не казарма и они не солдаты, Не по совести староста поступил. Что ему парень худого сделал?

Батраки группами устроились прямо на земле и с жаром толковали о случившемся. Управляющий растерялся: он не знал, как теперь и покончить с этой заварухой.

Тут девушки возьми да предложи: в артели народу хватает — семьдесят человек. Надо, чтоб в день получки все собрали музыканту по пять тостанов. Вот староста и останется с носом. Неужто они не хозяева своим деньгам?

Глава третья Лучше синица в руках, чем журавль в небе

На другой день, во время обеда, все поденщики и даже постоянные работники поместья «Борда д’Агуа» явились к управляющему с жалобой на старосту: мол, лучше бы убрать его отсюда куда подальше, а то это добром не кончится. Он ведь не только над парнем измывается, он и над нами всеми измывается, а по какому праву?

Управляющий тут же смекнул, что не худо бы воспользоваться этим происшествием и охладить пыл не в меру ретивого служаки. Он вызвал его к себе, и, хотя разговор их был недолог, староста, как потом рассказывали очевидцы, выкатился от начальства, хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Подумать только — артель будет платить этому дармоеду! При одной мысли об этом у старосты темнело в глазах.

А Сидро между тем пристроился на скотном дворе и развлекал своих новых товарищей игрой на гармошке. Дела не делал, а сыт был: полкотелка рисового супа с бобами на его долю досталось. В благодарность Рыжик предложил: не нужно ли кому письмо написать — он, мол, всегда пожалуйста. Что тут поднялось! Ему и в голову не приходило, что его грамотейство внушит всем такое почтение. Мигом соорудили ему стол из двух охапок соломы и тележной доски и затаив дыхание смотрели, как он старательно выводил первую буковку, — это было похоже на колдовство! А письмо, что он сочинил для одного парня к его подружке, и впрямь было недурно: по части всяких душещипательных словечек он был мастак, недаром в свое время списывал целые куски из любовного романа, чтоб послать их племяннице сеньора Лобато…

— Вот сразу видать, человек не для того родился, чтоб на полях этих треклятых спину гнуть! Гляньте, какие у него пальцы, не иначе как докторский сынок, вполне может быть. Породу-то, ее не скроешь.

Братья Арренега тут же взяли Сидро в оборот и велели ему не валять дурака и брать по пять тостанов за каждое письмо — и ничуть это не дорого, любой безмозглый писарь и тот не возьмет дешевле. Ведь всякому охота послать домой весточку. Вот разве только батрачки из Глории не просили его о письмах: видно, не успевали соскучиться по дому за три недели, да еще, верно, потому, что их подружки там, в деревне, на прощанье дарили им разные подарки на память — букетики полевых цветов, завернутые в платки, на которых подружки собственными руками вышивали тексты песен, а то и зашивали горсть леденцов — их надлежало съесть всем вместе по возвращении с полевых работ на празднике в Ларго-де-Пиньеран. Вот там была музыка так уж музыка! Этот рыжий писака никогда небось и не слыхивал таких песен!