У меня девять жизней

— Третье, что мы предприняли… Послана радиограмма всем судам, чтобы внимательно наблюдали за морской поверхностью. Всё. Теперь прошу, у кого какие вопросы, товарищи?.. Минуту внимания! Вот вы, товарищи, считали координаты лепестка. Каковы результаты?

Почему-то все стали оглядываться, искать кого-то глазами. Черненко сказал:

— А ну!..

В задних рядах опять зашумели. И в круг ворвался красный от возбуждения теоретик с обрывком перфоленты в руке.

— Яков Иваныч! Совпадают координаты: минус семьдесят, плюс сорок!

Все так заорали, что Игорь понял — хорошая новость — и посмотрел на профессора. Яков Иванович постарался улыбнуться ему. Кивнул. Да, это хорошо. Да, теперь есть надежда. Будем ждать.

Все теоретики остались ждать. Они занялись работой — расселись по столам, достали бумагу и справочники. Квадратик смотрел на них и удивлялся. В таком волнении люди, такая беда приключилась — работают! Игорю еще предстояло узнать, что для настоящего ученого вся жизнь в работе. От беды и горя самое прибежище — работа.

Яков Иванович тоже не выдержал безделья. Прошел к столу, покидал в руке линейку. Закурил чужую папиросу — свои давно иссякли. И распорядился нудным, рабочим голосом:

— Попробуем новые данные, мужчины. Поищем отметку по высоте от уровня океана.

— По глубине? — переспросил Черненко.

— Не будем предрешать, — ответил профессор. — Итак, начали.

Как будто все позабыли про Игоря. Московский начальник дремал у телефона. Он тоже остался — из Москвы обещали позвонить. Теоретики яростно готовили новые данные для машины. Старший оператор с помощником возился у радиостанции — искал волну, на которой моряки сообщают об авариях и бедствиях. Квадратик постоял, постоял и потихоньку пошел к радистам. Обогнув машину, он увидел сердитого академика. Белоснежный его халат был испачкан черной смазкой. Он опустил голову на пульт и как будто заснул. Игорь обошел его на цыпочках и увидел, что академик не отрываясь смотрит на часы.

Шесть часов и почти пятнадцать минут. Больше трех часов нет Кати…

Квадратик бочком, сопя, подошел к радистам.

Оператор Зимин улыбнулся ему и пододвинул табурет:

— Садись, землячок. Паять-то умеешь? Бери пинцет.

Игорь кивнул, влез на табурет. Оглянулся на академика, вздохнул и занялся делом.

Тем временем кончился день. Вечерним голосом заговорила река за забором. Вечернее солнце красным фонарем светило наискось в окна. Начальник караула закончил обход опустевших комнат и лабораторий и вышел во двор. Угостился папиросочкой у вахтера, охраняющего диковину, рыбу-меч, сказочное чудо. Отвалил дощатую калиточку, наскоро пришлепанную на одну петлю, покачал головой. Непорядок. Взошел на край бассейна, тяжело присел к мутноватой воде.

Рыбина недвижно висела, уткнула меч в бетонную стенку. Спинной плавник с хвостом торчали из воды, как рога. Глазища как будто следили за Евграфом Семеновичем. Диковина, диковина! Девчушку унесло, чудище взамен принесло морское…

Старик натянул козырек фуражки на брови и долго разглядывал коробки на пупырчатой широкой спине чудища. Шевелил трехпалой левой рукой, будто она сама зашевелилась, кургузая. Опытом старого сапера Евграф Семенович почуял — неспроста эти коробки у рыбы на спине. Много он перевидал таких коробков, не зря двух пальцев лишился. Пальцы — что, был бы ум.

— Береженого бог бережет! — проговорил начальник караула.

Круглая коробка была похожа на мину.

На всякий случай он сделал некоторые перестановки в охране. Привел еще одного вахтера, велел охранять бассейн со стороны наружной ограды. Обоим подчиненным настрого приказал — ближе двадцати метров к забору не подходить и никого не подпускать. Вплоть до применения силы, невзирая на лица. Затем, встревоженный суматошным дежурством, отправился другой раз обходить помещения. Около Проблемной лаборатории остановился, прислушался — тихо, лишь жужжит большая расчетная машина в своем особом зале… Евграф Семенович вздохнул, вспомнив старуху, Гайдученкину тещу, постоял и заспешил дальше. Не всякому горю поможешь, беда, беда!

34. ДРУЗЬЯ, ПРОЩАЙТЕ!

Батискаф вынырнул раньше «Голубого кита». Гидросамолет, крутившийся над кораблями, заметил его, и наблюдатель отчаянно завопил по радио: «Вижу „Бретань“!» Он топал ногами, пока самолет не закачался, — вся эскадра знала, что батискаф умолк час назад.

Адмирал Перрен бросился на мостик «Марианны». На трапе он потерял фуражку. Флаг-офицер подал ему фуражку. Адмирал не заметил его, он дрожащими руками наводил бинокль туда, где у самого горизонта чернела в зеленой воде крошечная рубка «Бретани». Гидроплан кружился над ней, покачивая крыльями. Под бортом «Марианны» уже пыхтел быстроходный катер — главный инженер у руля, врач в белом халате, два аквалангиста.

— Дети мои, дети мои, — твердил Перрен, — почему вы молчите?

Он прижимал к глазам бинокль, будто его взгляд мог помочь экипажу «Бретани».

— О мой бог, неужели в гондолу проникла вода? Проклятая субмарина, где же она, почему она медлит? Я не могу сдвинуть корабли с места, пока она не всплывет…