У меня девять жизней

Розовые теперь жрали орехи. В первой корзинке лежал маленький, безглазый, не отрываясь от продолговатого ореха в половину себя величиной. И Колька видел, как у него набухли выступы над мокрой крошечной пастью. Набухли, протекли прозрачной жидкостью. И открылись голубоватыми глазками и вытаращились, а пасть урчала и пожирала орех.

Володя замычал и пошел куда–то, по кругу. Колька прыгнул, догнал его:

— Вовка, ты держись, ты меня не бросай, Вовка…

Володя мычал, тряс головой. Глаза у него были закрыты.

Колька помог ему сесть и упрямо пошел к корзинкам. «Погоди меня», — промычал Володя.

…Пятая корзинка — растут руки. Кожистые, красно–коричневые руки с ноготками. Одна лапа отстает, она еще бесформенная, лишь конец распятерился… Шестая корзинка — ничего не растет. Клубок не жрет, лежит тихо. Десятая корзинка — под глазами прет выпуклый бугор, а ниже то ли был, то ли вырос нос пуговкой. Глаза большие, смотрит вкось. Жрет, и трясется от жадности. Двенадцатый — растет хвост, о Господи!

Кудрявая девушка стояла над четырнадцатым номером и внимательно подсыпала орехи из такой же желтой корзинки. Существо жрало двумя ртами и росло, бесформенно, во все стороны, заполняя плетенку, выпирая наружу…

Он вздохнул в бредовой муке. Пахло формалином. Уродцы притягивали взгляд, зачаровывали. Он что–то сообразил и, не совестясь — не до того — рассмотрел девушку, за ней бородатого с ее напарницей, и бритою. Если они и отличались от европейцев, то лишь цветом кожи и волосами. Удлиненные лица, короткие носы. Глаза большие, темные; обильные, жгуче–черные волосы. Все четверо — правильного, мощного телосложения, длинноногие. Несомненные земляне… Как–то им удалось в современном, жадном до сенсаций мире, не попасться под объективы исследователей? Затерянный мир, черт возьми, ах, черт их возьми, посмотри, они же берут анализы! А красавцы какие, но эта лучше всех…

Он бормотал вслух свое, Володя ответил:

— Не одеты — чепуха. Методика, знаешь, чудовищная, где–то они выращивают… этих.

По голосу было слышно, что он перебарывает тошноту.

…Опыт закончился. Остальные трое подошли смотреть своих уродов. Вынимали их из корзинок, вдумчиво наклоняя головы. По очереди говорили, опять кивали головами и передвигались к следующему. Так они просмотрели все корзинки, числом двадцать шесть — Колька их сосчитал машинально.

Затем вернулись к Рафаилу и начали сначала. Ощупывали, осматривали, обмеряли пальцами низ живота. Девушка пристукнула ребром ладони справа по его ребрам — перебилось дыхание. Все важно кивнули.

— Повреждение печени, — неуверенно сказал Володя. — Надо бы оперировать, по–видимому.

— Дадим? — спросил Колька.

Замолчали. Бородатый тонкими ремешками крепил к столу сломанную ногу, а девушка сжала Рафкины щеки, открыла рот. Прежде чем Колька подоспел, бритый высыпал горстку в открытый рот и тычком поднял челюсть. Рафаил, не просыпаясь, зажевал и глотнул.

«Ну вот и все, молодые люди. Теперь ждите результатов», — пророкотал профессор. Эх, если бы это! — да как узнаешь… Переводчика бы хоть самого захудалого… Колька от тоски охнул, подошел к Рафаилу, взял его холодноватую руку. Поманил Володю. Встали с двух сторон. Володя взволнованно озирался. Первой их поняла девушка. Ловко, танцующими движениями, показала, что Рафаил будет спать здесь, а Володя и Колька пойдут куда–то и тоже лягут спать.

— Куда нам идти… — вздохнул Колька, и внезапно началось еще одно действо, уже совершенно неожиданное.

Бритый профессор приступил к Володе и знаками попросил внимания. Как будто забыв о существовании Рафаила, он мастерски сыграл пантомиму. Показал, как Володя ходит, придерживая очки, и близоруко всматривается в мелкие предметы. Как спотыкается, протирает очки, роняет их, протирает. Когда он успел все подметить, оставалось неясным, однако пантомима получилась отменная. Бритый гигант стал короче и толще. Он улегся, вытянул могучие ноги и изобразил, что у него берут анализы — ткнул себе пальцем в локтевую вену, затем в губы.

Вовка следил за ним, приоткрыв рот. Когда он отвлекался, чтобы взглянуть на Рафаила, бритый восклицал: «Э! Э!», привлекая его внимание.

Полежав, знахарь сжевал воображаемое снадобье. Еще полежал спокойно. Бодро вскочил, совлек воображаемые очки, высвободив сначала одно ухо, затем другое, и шмякнул очки о землю. Посмотрел направо — налево, зоркий и довольный. И, наконец, не сомневаясь в успехе, он ухмыльнулся и взмахом руки пригласил Володю на стол.

— Большое спасибо, — изнемогающе, но вежливо сказал Володя. — Очень признателен, пока что я воздержусь. Нет–нет, понимаете?

Но Колька, глядя на эту пантомиму, не то простодушную, не то издевательскую, обмирал. «Идиот! — взревело внутри. — Отдал шаманам!!!»

На призрачной грани ужасных поступков, беспамятно, он склонился к Рафаилу, искал пульс на руке, и услышал Володин голос:

— Колюня, мне кажется, наверное. Синяк–то, посмотри на грудь!