У меня девять жизней

Не получилось. Здесь, действительно, не отдавали приказов. Такой вещи, как расписание нарядов, тоже не водилось — к выступающему наряду сбегались все Охотники, Но–ре–ма играл на тааби, и кто–то уходил, а кто–то оставался. Старший Охотник Джаванар действительно распоряжался, но не Охотниками, а патрульными животными, и это занимало уйму времени. Джаванар спал два–три часа в ночь, и поэтому, а не почему–либо другому, прочие Охотники старались услужить ему, принести ему лук, выкупать его собак, пойти в наряд… То же с Брахаком. Когда он прибежал выручать Кольку от носорога, он был в охотничьей одежде — шел на Границу. Зачем? Он выращивал новую гонию на «Поляне железного дома» и в следующие трое суток приходил на Пост только поспать. Его титул «почтенный» оказался возрастным. Каждого, прожившего шесть дюжин лет было принято называть «почтенный» — как у нас стариков называют дедушкой.

Наконец, Колька подумал о гигантских нардиках и отчетливо понял: системы принуждения здесь нет. Чтобы заставить Головастого поступить по–своему, Нарана создала роботов — на других людей не рассчитывала, следовательно Таков был смысл разговора Дхармы с Кару — Кузнецом и Хранителем Памяти.

Все эти мысли формировались в Кольке исподволь, незаметно. На пятый или шестой день одиночества — он сбился со счета — что–то засосало под ложечкой, как or голода. Он сидел на траве, перед рисунком Брахака, в своем доме, когда ощутил: интересно. Как же они организованы, их больше миллиона в Равновесии? Он посидел еще, прислушался, но сосущее любопытство не уходило. «Плевать, все равно ты не выдержишь, сдохнешь…» Он побагровел, услыхав этот знакомый, отвратительный, блатняцкий тенорок — свою шкурную сущность… «Да разорвись ты, лопни, я — человек, ученый, я Головастый!»

Дхарма работала в лечилище. Увидела, как он вбежал, и просияла. Оставила нардиков, пошла навстречу — улыбка красила ее необыкновенно, и шла она, как плыла… «Для тех, кого я жажду…»

Почему ты жаждешь меня, а не красавца Лахи?

Почему ты ночуешь в одном доме со мной? Как Врач ты считаешь, что мне нужна женщина?

Что ты «соединяла и отсекала» в моем мозгу, и как ты удержала меня на краю безумия?

Что поняла сейчас, сию минуту — вчера я приходил в лечилище, ты не подняла головы?..

Действительно, Николай Карпов очнулся. Сел чинно, пожелал «прохладного полудня». Осведомился, не мешает ли работать — нет, не мешает. Тогда он спросил, каковы обязанности старшего Врача.

Он опытней — пояснила девушка. Он помнит о нардиках и о людях так много, что запас нардиков на Посту всегда хорош. Не велик, не мал и годится для любого случая. И знания Лахи о лекарствах и их сочетаниях близки к совершенству, а сверх того, Лахи ничем не интересуется, кроме врачевания — ни песнями, ни рисованием, ни танцами.

— Он говорит тебе, что нужно делать? — спросил Колька.

— Да, когда я спрашиваю, — весело сказала девушка.

А глаза у нее сияли невыносимо, коричневым дымным пламенем…

Колька опять побагровел. Он опустил глаза под ее взглядом и увидел, что она сидит, немного раздвинув бедра, а под пояском выпирает раздвоенный лобок.

Он совсем опустил глаза — в землю. Дхарма вдруг спросила:

— Ваши женщины закрывают тело?

— Закрывают, — сгорая, пробормотал он.

Ах, это ощущение мокрого, липнущего, ожарелого тела! И сны жаркие, липкие, еженощные. Он понял вдруг, что видит сны каждую ночь, а просыпаясь, ничего не помнит. Сейчас вспомнился, выскочил сегодняшний сон: он плутал в двух пересекающихся коридорах с наклонными полами; бродил, нависая над грязным, как в общественной уборной, кафелем. За стеной, в другом коридоре, ходила дхарма, прикрывала локтем торчащие врозь груди, и он искал входа к ней, чтобы она понесла от него и доказала шефу сходство Пространств. И всякий раз она была в другом коридоре…

Незаметно под рукой оказался бахуш, хрустел на зубах, как кедровые орешки. Колька смотрел в землю и мучился.

Когда–то и где–то был водянистый ноябрьский снег под шипучими шинами. Когда–то и где–то они ехали в институтском «рафике», сопровождаемые доктором Левиным, и возбужденно острили, что Рафу везет «раф» на верный штраф. Он был третьим номером экипажа, он был счастливчиком Карповым, элит–интеллигентом, специалистом высокого класса. Он был набит знаниями, как фундаментальная библиотека. Он знал все.

Здесь он почти ничего не знал. В нуль, в минус–время. Пусто. Он не знал, чем отличаются эти растения от индостанской флоры двадцатого века. Слон дул ему в бороду — какие слоны живут в Индии там? Ночью над просекой Границы повисал ковш Большой Медведицы. Скажи мне, интеллигент, таким же или другим видят созвездие люди на площадях Дели? А вот птица Рокх из «Тысячи и одной ночи». Отвечай, Николай Карпов, были птицы Рокх исключительно в арабских легендах, или арабы позаимствовали миф у древних индийцев? Ахука говорил о Новой Звезде: скажи теперь ты, знают ли твои современники–астрономы о Новых звездах прошлого? Что–то знают? Что именно, Карпов? Какими тысячелетиями датируют?

Он был пуст. Ничего не знал.

— Пустышечка, — пробормотал Колька.