У меня к вам несколько вопросов

«Хотя… минутку… я тут поясню. Знаете, что они делают? Им надо типа сотню волосков. Эта дама стоит надо мной в резиновых перчатках и вырывает волосы с корнем со всех частей моей головы, а затем с руки и ноги. Это пытка».

«Дальше в ту пятницу я у себя в кабинете в школе, и они приходят и арестовывают меня. Я даже ни о чем таком не подумал, когда они вошли. Я уже привык, что они шастают по всему зданию».

«Но они говорят, чтобы я встал, надевают мне наручники, зачитывают Миранду,[68] а меня смех разбирает. Странная реакция, согласен. Не истеричный смех то есть, а просто от нелепости происходящего. Как в кино. Но потом да, в суде через два года один офицер показал, что, когда они пришли за мной, я смеялся. Как будто я маньяк какой».

«Что они на меня накопали — думали, что накопали, — это мой волосок во рту у Талии и мою ДНК в купальнике. Не знаю, что на это сказать, потому что либо мне круто не повезло, либо поневоле подумаешь, может, они слегка облегчили себе задачу. Они делают что могут, чтобы решить это дело, потому что испытывают метрическую говнотонну давления от начальства. А я — решение, которое устраивает школу. Я не школьник, не учитель. Не какой-то важный член сообщества. Наверно, они сочли, что меня раскусили, им бы только самую малость облегчить себе задачу».

«А может, все было по закону. Я часто по утрам плавал в том бассейне. Покачаюсь, сполоснусь, поплаваю, душ приму — и за работу. Так что да, может, какой волос с меня и попал в бассейн. Про купальник — без понятия. Я много всякой хрени трогал в спортзале».

«Они говорят „ДНК“ — и это звучит так весомо, словно это моя кровь или семя. А экспертиза по ДНК была в то время такой новой, понтовой вещью — типа присяжные могли что-то слышать о ней по телеку, и то не точно. Они слышат „ДНК“ — и сразу: вау, все серьезно».

«Но что вы имеете — это бассейн с четвертью миллиона галлонов воды, в которой хуй знает, чего только не плавает, и среди прочего — мой волосок».

«Штука в том, что копы не говорят мне, что это волосок и какие-то следы на купальнике. Они мне говорят, моя ДНК была повсюду на этой девочке, и говорят, единственное объяснение — либо я ее убил, либо спал с ней. А было тогда часа три ночи. Не то чтобы я на часы смотрел. Их у меня забрали. Я только знаю, что пробыл там пятнадцать часов. Они говорят: „Просто помоги нам понять, как на ней оказалась твоя ДНК, и мы сможем исключить тебя из подозреваемых. Если есть логичное объяснение, с тобой все окей. А логичное объяснение таково, что у вас с ней что-то было“. Они мне говорят, что в Нью-Гемпшире возраст согласия — шестнадцать лет и, если я переспал с ней, может, меня и уволят, но если все это было недавно, то это даже не противозаконно».

«Не понимаю, чем я думал, но мне казалось, это выход. Я там уже еле сижу, типа смотрю на этот сраный стол передо мной и надеюсь, что он превратится в подушку. Короче, я сказал „да“. Но на этом все не кончилось. Теперь они такие: „Ты с ней спал, ты был единственным в здании, ты бы услышал все, что там случилось, у нас твоя ДНК. Это ты сделал“. Они говорят, что либо прищучат меня за убийство и наркотики, либо я признаюсь в убийстве и они забудут о наркотиках. А за сбыт наркотиков, говорят, меня передадут федералам, если они узнают, что я пересекал границу штата, что технически я делал, потому что у меня был друг в Вермонте. И они такие: „Может, это был несчастный случай.

Непредумышленное убийство. Она поскользнулась, упала в бассейн, да? Это для тебя не так уж плохо, но если мы вменим тебе и убийство, и наркотики, то ты уже типа закоренелый преступник“».

«Хочу, чтобы вы понимали — и смеяться, и плакать хочется, — травки у меня дома было совсем чуть.

Законы тогда были строгими, но… я не знаю. Боже».

«Дальше они кладут передо мной фотоальбом Грэнби, типа козырь выложили. Я каждый год это проделывал, записывал туда прозвища, чтобы лучше запомнить, кого как звать, но потом мужская хоккейная команда это выяснила и стали подсказывать мне, кого как записать. Я уже говорил, я был зеленым. Почему я написал так под фоткой Талии — я написал „чикса“, — это из-за сплетни, которую один из этих ребят рассказал мне насчет нее и учителя в ее старой школе. Копы показывают мне эту удавку вокруг шеи Талии, а я и не помню, чтобы рисовал ее. Может, так просто дурачился, пока по телефону говорил. Но в этом альбоме хоккеисты повсюду что-то приписывали, пририсовывали. Я так думаю, это какой-нибудь пятнадцатилетка сделал. То есть копы на некоторых фотках нашли свастики, а их я точно не рисовал».

«В общем, они в итоге заставили меня сказать, что я напал на нее у себя в кабинете, заставили сказать, что ударил ее головой о стену. Затем вспомнили, что у меня в кабинете нет крови и говорят: „Окей, значит, у тебя был какой-то постер. Что это мог быть за постер?“ Я на это оглядываюсь, как на сон, как будто я был под гипнозом».