У меня к вам несколько вопросов

Когда же вы впервые заметили ее? Она участвовала в «Хористках» с начала третьего курса, в числе прочих сопрано. Затем включилась в «Причуды», одной из четырех девушек, кружащихся в черных платьях под песню «Я каждая женщина». К середине сентября вы дали ей роли в вводном скетче и партию соло в заключительном номере.

К тому времени, как ее подселили ко мне, она определенно заметила вас. То и дело спрашивала, давно ли я занимаюсь оформлением сцены, какие у вас дети (я подрабатывала няней), не знаю ли я, какой бейгл вам нравится, какую газировку принести вам, если она зайдет в закусочную перед репетицией.

Помимо этих расспросов наше общение в тот год было поразительно формальным. Перед тем как ложиться — единственное время, когда мы оставались вдвоем, не считая благословенной тишины учебных часов, — Талия всегда донимала меня светской беседой. Это могло показаться снисхождением (могло являться снисхождением), но она хотя бы пыталась. Она могла спросить: «У вас в семье есть особые рождественские традиции?» Или: «Ты видела в последнее время хорошие фильмы?» Она редко говорила что-то просто так — не жаловалась на домашку, не рассказывала, как прошел ее день. Как будто на нее смотрела бабушка и хотелось показать, что ее не зря воспитывали.

Той весной она спросила о моих летних планах. Я сказала: «Может, поработаю в „Бургер-кинге“», и ей на самом деле было неясно, смеяться или нет. Если я и шутила, то только слегка: я надеялась снова поработать на смене в «Баскин-Роббинсе».

Она сказала: «Это у вас в Айдахо?»

Мне стало интересно, считала ли она все это время, что я из Айдахо, или она имела в виду Индиану, просто забыла название. Я сказала: «Чем хорош „Бургер-кинг“ в Айдахо, это тем, что у нас своя жареная картошка. Мы сами ее выращиваем».

Это был, конечно, третий курс. А на четвертом, после смерти Талии, Асад Мирза сказал мне, по-доброму так, с участием: «Боди, это правда, что ты живешь на картофельной ферме?»

Подруги Талии разговаривали со мной, в отличие от ее напускной вежливости, с едва скрываемой неприязнью. Как-то раз Бет посоветовала мне попробовать автозагар, чтобы мое лицо «стало стройнее» и я не выглядела такой хмурой. Даже такое замечание, как «клевая кофточка», скрывало в себе насмешку под притворным великодушием на публику. Смысл насмешки сводился к уверенности, что я, в отличие от всех, не уловлю иронии. А ирония заключалась в том, что я была ходячей иронией. Само мое пребывание в Грэнби казалось ироническим. Даже моя одежда и постеры вызывали иронию. Тогда как остальные девушки (так я считала) фланировали по жизни совершенно искренне, со своими слоеными стрижками, куртками «Норс Фейс» и клетчатыми миниюбками. Поэтому, когда я ответила: «Господи, и у тебя», хотя эта девушка была в форме для лакросса, меня позабавило ее смущение, заставившее Бет бросить откровенный взгляд в сторону Рэйчел.

Из них двоих Бет была главной — певицей, белокурой Кристи Тарлингтон, сделавшей флирт видом искусства. Но Рэйчел была внучкой бывшего губернатора Коннектикута, а ее отец владел коммерческой недвижимостью на Манхэттене. Это, похоже, компенсировало ее скромные личные качества. Рэйчел тенью ходила за Бет, и каждая в результате выигрывала от этого.

(Скажете, странно, что я столько знаю о родителях случайных одноклассниц? Помните: любая подробность, которую я узнавала, делала окружающий мир более сносным.)

Бет Доэрти была ответственна за мое величайшее унижение в Грэнби. В том году я начала обесцвечивать темные волоски над верхней губой, используя маленькую баночку жгучего крема и пудру, которые смешивала палочкой. У меня в итоге появился желтый пушок, но я не знала, что еще придумать. Я понятия не имела, что с этим сталкивается большинство женщин; я считала, что такой позор выпадает лишь на долю редких неудачниц.

Я проделывала это каждые несколько недель, после уроков, когда Талия провожала Робби в спортзал и ждала с ним лыжный фургон. Как-то раз я заперла дверь и намазалась, как вдруг кто-то постучал. Я поискала свою мочалку и поняла, что оставила ее в ванной. Не стоило мне спрашивать, кто там; Бет сказала, что Талии нужна ее музыкальная папка. Если бы я знала, где папка Талии, я бы просунула ее под дверь, но я не знала — и стала искать, чем бы вытереть лицо, чем-нибудь, на чем не будут заметны белила, но вся моя одежда была черной, а простыни — темно-синими.

Бет подергала ручку и сказала: «Не могла бы ты просто впустить меня?»

Я схватила белую футболку из стирки Талии, вытерла лицо и открыла дверь. Должно быть, я покраснела и запыхалась. Бет смерила меня взглядом и сказала: «Почему дверь была закрыта?»

На следующий день за завтраком ко мне подошел Дориан Каллер и сказал: «Я слышал, у тебя шаловливые пальчики».