У метро, у «Сокола»

У Наташи сидел недолго, меньше часа. Наташу он знал, пора признать, не особенно хорошо, разговор на старые темы не предполагался, стало быть… Серегу вспоминать — больно ей. У самого на душе кипело дело, но об этом с посторонним человеком не поговоришь. Новые факты нудили-ныли… Покровский иногда вываливался из разговора. Запомнился момент, как Сережка вышел с каким-то вопросом из комнаты, притормозил в кухонном дверном проеме, а в руке у него — синий медведь.

Еще его волновала отвлеченная мысль, словно не человек ее думает, а счетно-решающая машина. Вот Серега погиб и сослуживцы заезжают к Наташе. Гога Пирамидин, оказывается, заезжал, он, Покровский, заехал, Чуров обещался. Но ведь это инерция, она пройдет, заезжать перестанут. В первый месяц пять человек, во второй три, а потом уже и круглейший ноль.

На футбол с Сережкой в субботу — это нормально, точка опоры. Он сидел, Сережка, читал «Судьбу барабанщика». Продолжается жизнь, дрянь такая.

Хотя это несправедливо по отношению к жизни.

Справедливого, кстати, вообще немного. Почти все просто случайно.

В метро в какой-то момент стало много людей с зонтами, с мокрыми волосами — дождь наверху. На эскалаторе на «Проспекте Маркса» проехали сверху вниз через равные промежутки три почти одинаковые полные женщины, на шее каждой из которых висела связками колбаса.

Вышел из метро, перешел к «Националю», побрел вверх по нарядной улице Горького. Не дождь, дождичек. У «Интуриста» автобус сцеживает интуристов, французская речь, люди пожилые, а старичок в фиолетовых шортах, другой в попугайской рубахе и белой ковбойской шляпе, бабушка в короткой юбке и полосатых салатово-зеленых чулках. Не моложе Ширшиковой Нины Ивановны, а представить такое на Нине Ивановне — заботливый племянник Панасенко, несмотря на искреннюю любовь к тетушке, мгновенно и собственноручно ее бы колесовал. Разговаривают французы громче, чем принято в Москве, прохожие их боязливо обходят. Французы, похоже, что-то про Царь-пушку шутят… Ну-ну. А вот в длинной узкой суконной юбке, в закрытом голубом джемпере с белой полосой, с короткой киношной стрижкой курит у входа в «Интурист» длинную нездешнюю сигарету Джейн, по паспорту Евгения Сорина, служащая при «Интуристе» проституткой уроженка Томска, похожая скорее на итальянскую актрису, чем на представительницу своей непростой профессии. Увидела Покровского, бросила в урну сигарету, подбежала:

— Ты тут случайно? Я сегодня тебя вспоминала непонятно почему.

— Иду и думаю, вдруг Джейн увижу у входа, — Покровский приврал, сегодня он так не думал, но обычно, проходя мимо «Интуриста», искал глазами ладную фигурку Джейн. Так что особо и не приврал.

— Так давай зайдем!

Джейн схватила Покровского за локоть, потащила мимо швейцара, в дальний угол, в бархатный бар, названный так в честь бархатных темно-красных портьер, бархатных бордовых диванов, утопленных в отгороженном от холла параллелепипеде полумрака.

— Товарищ майор! — воскликнул бармен Жора, бледнолицый, светловолосый, с прозрачными глазами молодой человек, всегда носивший что-нибудь ярко-голубое, сегодня это был галстук. — Давненько!

— Капитан, — сказал Покровский.

— До сих пор! — удивился Жора, с легким сочувствием и легкой же, как бы товарищеской, издевкой.

— Угощаем капитана коктейлем, — сказала Джейн.

— Уно моменто! — сказал Жора. — С коньяком и водкой на основе виски?

— Сделай два, — велела Джейн.

Сама Джейн не пила алкоголя.

— Да я ненадолго, — сказал Покровский.

— Поэтому не три, — пояснила Джейн.

— Ты ведь, наверное…

Любой конец предложения прозвучал бы грубо — «работаешь», «занята»…

— Антракт, — сказала Джейн. — Он там перышки в номере чистит, семье звонит. Жора, мне кофе.

Джейн, хотя Покровский не спрашивал, рассказала об удачном клиенте. Богатый итальянец с греческой фамилией, на две недели приехал по торговым делам, в первый же день познакомились, и вот, восьмой день уже, так сказать, вместе.

— Надоедливый, правда. Может три раза, не вынимая, — сказала Джейн. — Шестьдесят мужику.