У метро, у «Сокола»

— Да вид у нее жуткий. Крючконосая, глазки маленькие, злые. Сама черная, а глаза ярко-зеленые, горят прямо из черепа. Когда-то они с Ритой Анатольевной полюбили одного молодого человека. И он выбрал Риту Анатольевну, а ее подруга… Ну вы понимаете, как это может быть обидно.

Покровский кивнул.

— Они много лет не разговаривали, — продолжала Антонина Павловна. — А тут эта крючконосая вдруг заявляется и говорит, что жить уж мало осталось и что надо забыть о старых распрях. И давай к Рите каждый день ходить. И пирожки носит, и не как пирожки принесут нормальные, десять штук, а такие миниатюрные, по две-три штучки, и заставляет Риту их сразу съесть. А какой резон заставлять сразу съесть?

— Думаете, накачивает ядом? — догадался Покровский.

— Вы бы ее видели! Баба-Яга! Вот я и расспросила Риту Анатольевну, когда та начала приходить, и выходит так, что тогда и пошли у Риты Анатольевны осложнения.

Вот будет фокус, если старушка права и они сейчас раскроют покушение на убийство. Фокус, переходящий в покус.

— А с Ритой Анатольевной вы не говорили про это?

— Нет! Она-то рада, это, говорит, Божье чудо и счастье, что Баба-Яга ее простила… А она не простила, она — наоборот! Я своим фронтовым подружкам рассказала, а они молодцы, что вам рассказали, и вы молодец, что поверили…

Разволновалась. Устала, прикрыла глаза. Вскоре открыла, но смотрела не на Покровского, а на потолок, белесым отсутствующим взором. До этой секунды звучала очень уверенно, теперь сбилась. Что… Старая женщина, две войны, ранения, контузии… Сейчас травма.

Покровский тоже посмотрел на потолок. Чистый, недавно побеленный, посреди потолка матовый белый шар, не такой чистый, пошедший трещинками, а если вглядываться — трещинки темнеют, увеличиваются, пульсируют. Неизвестная матовая планета, оплетенная сетью черных рек, в глубинах которых, может быть, прямо сейчас зарождается жизнь — колыхание черных водорослей, мельчайшие пузырьки воздуха снуют между ними, реки прочерчиваются, набухают…

— Мне трудно долго разговаривать, извините, — сказала Антонина Павловна очень спокойным разумным тоном, вернула Покровского к реальности.

Смотрела на него усталыми глазами, полными красных склеротических жилок. Желтая кожа лица, там и сям пятна грязновато-кирпичного цвета… Лицо все будто бы состоит из маленьких-маленьких смятых мешочков, волосы почти мертвые, с одной стороны головы и череп просвечивает сквозь шевелюру, если можно ее так еще называть — пучками уже волосы, кустиками, будто подбитые молью.

Видно под простыней отекшую ногу — тяжелые синие бугры вен, похожа на сосну, с которой только что содрали кору, местами преувеличенная гладкость, но что-то сочится… смола, не прикоснешься… и тут же провалы разноцветных сучков, налившихся тромбов, словно человек на глазах превращается в дерево, уходит в природу.

Ничего, у Покровского такая профессия, что есть шанс не дожить до старости.

В конце концов, труда не составит проверить пару крохотных пирожков. И, следуя тактике Антонины Павловны, с подразумеваемой покушаемой пока не беседовать, не нервировать. Достаточно с врачом разработать план действий. Вот и он застыл в проеме двери, узнал о нетипичном посетителе, который проник через младший персонал, не заглянув к руководству.

Врач широкоплечий, монголоидный, очки грозно блестят. Покровский сделал ему знак, что сейчас подойдет, тот нахмурился, что не он, а ему задают ритм общения, поджал губы, но не стал обострять. Кабинетик у врача крохотный. Висит репродукция «Московского дворика». Лежат гантели: крест-накрест, точно как у Бадаева лежали. Выслушал, хмыкнул.

— Детективов там у себя перечитали?

— Мы как раз «там у себя» детективов не читаем, — возразил Покровский.

Согласился, что в целом звучит фантастически, но поскольку исходит от заслуженной женщины, ветерана великой войны (сделал небольшой нажим в интонации, противно, но что время терять), и поскольку проверить несложно…

— То лучше перебдеть, чем недобдеть, — завершил его мысль врач. — Резонно… Я ведь впрямь не понимаю, почему у нее последние дни ухудшение. Но согласитесь, то, что вы говорите, звучит фантастически.

— Я и сам сказал, что звучит фантастически!

— Действительно… Хорошо. Через десять минут открытое время, она обычно почти сразу и приходит.

Покровскому выдали халат, он попросил и стетоскоп, чтобы поблескивал, выдали и стетоскоп, прикатили инвалидную коляску, редкую вещь — врач сначала возражал, дескать, абсурдно, но Покровский его уверил, что важнее всего неожиданность.

Проехался в коляске туда-сюда по коридору — довольно удобно, даже и весело. Свинство, конечно, так думать. Но думается-то само, без участия человека.

Прошло как по маслу. Лиходейка мелко, злодейским ходом, просеменила с подлым своим узелком. Старушки, как обычно, сели под рододендроном в коридоре, Яга обнажила пирожки, а Покровский на коляске налетел на нее, разогнавшись, сшиб все на пол, рассыпался в извинениях, медсестры раздавленные пирожки с пола мгновенно счистили, старушки и ахнуть не успели.