У Миткова поля на Ведроши

— Вовремя ты к мостам вышел, спасибо тебе, — придержал коня Даниил Васильевич. — Малость не так получилось, как думали, но всё же… Литваки с испугу решили, что то наш засадный полк, потащили к мостам самопалы да людей на защиту, а мы тут по ним ещё добавили. Вот они и побежали.

Князь дёрнул поводья, поехал дальше, Осиф Андреевич, наоборот, спешился, отстегнул от седла флягу с квасом. Двое стольников спешились следом, бросились помогать, но воевода отстранился: сам.

— Как холоп-то мой? Жив?

— Жив, чего ему будет, — пожал плечами Силуян. — В ложбине он, с лошадьми. Недалече здесь. Позвать?

— Успеется. — Осиф Андреевич откупорил флягу, глотнул. Снова пахнуло земляникой и мятой — щедро пахнуло, будто и в самом деле Тихвинскя подошла — и как и в прошлый раз жадничать не стал. — На-ко вот, испей. Горло-то поди иссохлось.

Дождавшись, когда Силуян напьётся, Осиф Андреевич сказал:

— Ныне поедешь в Москву, повезёшь государю грамоту о нашей победе. К вечеру подходи к шатру большого воеводы, там тебе грамоту и вручим. Да людей с собою возьми, — и видя отразившееся на лице Силуяна нетерпение, отмахнулся. — Знаю-знаю, не сотник ты боле… Отныне при мне будешь, стольником. А то мне двух-то мало, вот третьим станешь. А каково служить у меня — его спроси.

Осиф Андреевич кивнул на ближнего стольника. Силуян узнал в нём ночного гостя, что приходил звать его к воеводам. Тот стоял, заложив тяжёлые ладони за пояс; кольчуга уже не блестела, как в свете костра — отдавала серостью, а в двух местах и вовсе разошлась, видимо, от сабельных ударов. Отчаянно дрался стольник, себя не жалел.

— То Хабар, сын боярина Василия Образца. Покудова дорожки ваши не разойдутся, вместе будете. — Осиф Андреевич поднялся в седло и ткнул в Силуяна пальцем. — Так не забудь: к вечеру. И холопа мне верни.

Своих доглядчиков Силуян нашёл возле второго моста. Туда сносили убитых и раненых. Убитых хоронили тут же, раненых обмывали, перевязывали, укладывали на телеги. Митрохины посошные, те, кто выжил, подводили под мост новые опоры. Неподалёку стояли Тимоха и рыжий. Коська сидел в стороне, плакал. Спрашивать с него что-то было напрасно, поэтому Силуян повернулся к Тимохе. Тот сразу указал пальцем себе за спину:

— Ганька вона лежит. Живой исшо, но помрёт вскоре. Мы уж с рыжим могилку выкопали. А Ваньшу Ухова покудова не нашли. Люди из посошной сотни сказывали, что ево у моста выбили, коды литвины из пищалей пулять начали. Може в реку упал?

Силуян подошёл к Ганьке. Тот дышал тяжело, грудь вздымалась высоко и часто, изо рта выходили розовые пузыри. Цепкий взгляд ухватил тонкую прореху под рёбрами; не иначе кончаром ударили, после таких ударов не встают. Удивительно, что до сих пор жив.

— Ты это… — хотел сказать что-то ободряющее, дескать, всё ещё образуется, но слова вдруг куда-то канули, да и не нужны были сейчас слова. — Понимаешь…

Ганька моргнул: понимаю, и позвал тихо:

— Коська…

Коська нехотя встал, стёр грязной ладонью слёзы со щёк. На скулах остались серые разводы; Силуяну показалось — паутина, или нет — морщины, старческие морщины. У молодых такие появляются, когда в душе надлом случается.

— Ну чё, Коська, кого на буевище… — Ганька задохнулся от боли, сжал губы. Подождал немного, переводя дыхание, прошептал. — Скорее…

— Что? — не понял Коська.

— Помереть…

— Глупость бормочешь. Чево ты? Не гневи Господа.

В стороне громыхнуло, громко, но не как из самопалов; на закатной стороне наливались мутью кучевые облака, сгоняли с небес устоявшуюся синеву. Гроза. Или дождь. Не ко времени это, снова дороги развезёт. Ганька потянулся глазами к облакам, силился сказать что-то, но не сказал. Умер.

Коська судорожно вздохнул, достал из-за гашника две деньги, протянул Тимохе.

— На.

Тимоха провёл ладонью по лицу Ганьки, положил на глазницы тусклые медяки. Перекрестился, прошептал молитву и кивнул рыжему:

— Взяли.

Рыжий ухватил Ганьку за ноги, Тимоха сунул руки под мышки; осторожно, будто боясь разбудить, положили в могилу. Закидали землёй, утёрли вспотевшие лбы. Силуян с силой воткнул в земляной холмик сколоченный крест, надавил на перекладину всем телом, чтоб вошел глубже — похоронили.

Тимоха шмыгнул носом, спросил:

— Ваньшу-то где искать будем? Схоронить бы тоже…

— Да сейчас разве найдёшь. Может иной кто схоронит.

Курицына тоже не нашли, только шишак, украшенный по кайме позолотой, валялся, помятый, у самого берега. Видно, и вправду сгинул сотник. И хоть скверный человечишко был, а всё одно жаль. Жаль. Ну да земля ему пухом.

Всё поле вдоль по Тросне заросло крестами. Хоронили без гробов, оборачивали тела рогожей и закапывали. Торопились, чтобы успеть до дождя. Старый поп в полинявшей рясе ходил вдоль могилок, махал кадилом, отпевал всех убиенных разом: и русских, и литваков, те, поди, тоже православные. Телеги с ранеными направляли по новому мосту в сторону Миткова и дальше заводили на дорогобужскую дорогу. Туда же повели плоняников и обоз с захваченным добром.

Силуян вздохнул, посмотрел на рыжего.