У начала времен (сборник)

Вскоре он осознал, что глаза его закрыты. Не раздумывая, он открыл их и вытер кровь, натекавшую со лба. Оказалось, что он не отрываясь смотрел прямо на лес, образующий волосы Девы, раскинувшийся на 10 000 футов ниже его. Он резко втянул воздух, одновременно пытаясь утопить пальцы в неподатливом граните уступа. Некоторое время он чувствовал слабость и тошноту, но постепенно она оставила его, а с ней улетучился и весь ужас.

Лес простирался почти до самого моря, окаймленный величественными обрывами шеи и плеча и девятимильным гребнем руки. Море было золотистым и поблескивало в лучах послеполуденного солнца, а долины казались зеленовато–золотистым пляжем.

Где–то существовала аналогия увиденному. Мартин нахмурился, напрягая память. Не могло быть так, что давным–давно он уже взбирался на подобный утес (или это все–таки был обрывистый берег?), глядя вниз на похожий пляж, на самый настоящий пляж? Глядя вниз на…

И неожиданно он вспомнил, и воспоминание будто пламенем обожгло его лицо. Он пытался загнать нежелательный эпизод назад в подсознание, но тот выскальзывал сквозь ментальные пальцы его сознания и вставал перед ним, обнаженный, в свете солнечных лучей, и ему пришлось смириться с этой очной ставкой, независимо от того, хотел он ее или нет, пришлось пережить все это еще раз.

После свадьбы он и Лели сняли тот же самый коттедж в Коннектикуте, где обрела свое рожденье «Воскресни, любовь моя!», и он решил приступить ко второй книге.

Домик был просто очаровательный, стоящий высоко на обрывистом берегу и обращенный к морю. Внизу под ним, отделенная лишь длинным пролетом винтовых ступеней, протянулась узкая лента белого песка, защищенная от любопытных глаз цивилизации лесистыми рукавами небольшой бухты. Именно здесь Лели проводила полдни, загорая в полной наготе, в то время как Мартин те же самые полдни тратил на то, что скармливал редактирующей машине, стоявшей на его рабочем столе, пустые слова и банальные фразы.

Новая книга продвигалась очень медленно и трудно. Та непосредственность, что была свойственна созданию «Воскресни, любовь моя!», казалось, навсегда покинула его. Идеи не приходили, а если и появлялись, то он был не в силах справиться с ними. Частично такое душевное состояние, и он вполне осознавал это, можно было бы отнести на счет женитьбы. Лели была такой, как и следовало быть новобрачной, но все–таки ей недоставало чего–то неуловимого, и это отсутствие не давало ему покоя ночью и преследовало днем…

Тот августовский полдень был жарким и влажным. С моря дул бриз, достаточно сильный, чтобы раскачивать занавески на окне его кабинета, но все же неспособный прорваться через сопротивляющееся пространство застоявшегося воздуха к заполненному депрессией пространству кабинета, где он, жалкий и несчастный, сидел у своего рабочего стола.

И пока он сидел вот так, выдавливая из себя слова и фразы и борясь с идеями, он начал осознавать, что и мягкий звук прибоя у пляжа внизу, и вид Лели, темно–золотистой, лежащей под солнечными лучами, упорно вторгается в его мысли.

В следующую минуту он поймал себя на том, что размышляет о положении, в котором она могла бы лежать. Возможно, на боку… а возможно, и на спине, и золотистые солнечные лучи поливали, как дождем, ее бедра, живот и грудь.

В висках его слегка застучало, а в пальцах появилась какая–то новая нервозность, заставлявшая забавляться с карандашом для правки рукописи, лежавшем на столе прямо перед ним. Лели неподвижно лежала у моря, ее темные волосы разметались вокруг головы и плеч, и голубые глаза неотрывно смотрели в небо…

А как она выглядит с высоты? Скажем, с высоты обрыва? Имеет ли сходство с другой женщиной, лежащей у другого моря… с женщиной, что каким–то загадочным образом так поразила его и подарила ему на время литературные крылья?

Он хотел знать, и нервное напряжение все росло, а пульс в висках повышался и понижался, пока не совпал по ритму со звуками прибоя.

Он взглянул на часы, висевшие на стене кабинета: было два часа сорок пять минут. Оставалось слишком мало времени. В ближайшие полчаса она отправится принимать душ. Оцепенелый, он встал. Медленно прошел через кабинет, вошел в гостиную; пересек ее и вышел на обнесенное решеткой крыльцо, откуда открывался вид на зеленую лужайку, выступающий обрыв и искрящееся летнее море.

Трава под его ногами была как никогда мягкой, а полуденный солнечный свет и звук прибоя наполнены мечтательной сонливостью. Приблизившись к обрыву, он опустился, опираясь на руки и колени, чувствуя себя дураком, и незаметно, с осторожностью, стал продвигаться вперед. В нескольких футах от кромки обрыва он пригнулся еще сильнее, опершись на локти и бедра, и остальную часть пути просто полз. Осторожно раздвинул высокую траву и взглянул вниз на песчаную полоску пляжа.