У нас есть мы

– Ты уверена? Знаешь, как они нуждаются в человеческом внимании, как тянутся к ней, к Лизе? Приходит бездомная Руфинка, на руке ожог электрошокером, приходит Лешка – многочисленные гематомы, синяки, кровоподтеки – менты побили. Жалуются… Лиза, говорят, эту зиму мы не переживем… Многие из них ее мамой называют… Летом клумбы обдирали – цветы ей приносили… Танюшка бросается под машину, крутую иномарку, кричит: «Дави, гад! Сдохнуть хочу!» Девчонки под руки оттаскивают ее с проезжей части. «Что ты, – говорят, – что ты, нельзя, Таня. Это грех перед Богом». – «А если замерзнуть?» – спрашивает она. «Если замерзнешь или замочат на вокзале, тогда не грех», – отвечают. Успокоили, отошла покорно, задумалась. Или вот Иннокентий Петрович, старик, шестидесяти пяти лет. Его обманом из квартиры выписали. Подробностей не помню. Вытурили на улицу. А у него рак в последней стадии. Знаешь, кем он был? Перевод-чиком с итальянского и японского языков. Умный, интеллигентный, а тоже – бомж. Жизнь иногда и хорошим людям такие проверки устраивает, а ты говоришь, помогать нельзя.

– Ой, Ир, хватит меня агитировать. Фигня это все. Они все уже не́люди.

– Да? Руфинка вон говорит: «Я, Лиз, от тоски пью. Знаешь, кого я любила? Ничтожество! Бомжевать не страшно, любить Ничто страшно!»

– С ума сойти, как романтично! Бомжиха о любви рассуждает!

– Или вот Вася жаловался: «Тут одного из наших родственники искали. А он умер. Но я им не сказал, что он умер, сказал – в больнице». Лиза спрашивает: «А зачем соврал?» Он ей: «Пусть ищут дальше. Не найдут, будут думать, что жив. Я правильно сделал?..»

– Не знаю. Мне это все не по душе. Им не поможешь, я так считаю.

– И пытаться не надо, Вика? А старушки в доме престарелых? На клеенках спят, иногда без одеял, нищета полная. Ходят под себя, так и лежат на мокром. Опрелости, пролежни. Пеленок и памперсов в помине нет. Там и ветераны, которые войну прошли, а потом работали, страну поднимали из руин. Видишь, какое им за это спасибо от государства. Лиза собирала подушки, матрасы, одеяла, халаты… Многие к ней в Фонд приходили, вещи приносили, деньги – помочь хотят.

– Ты считаешь, что собранные деньги пойдут на старушек? Я тебя умоляю!.. Откуда такая наивность в твои-то годы?

– Это не наивность. Я знаю Лизу, а там… там тоже проконтролируем, проверим, чтобы по назначению все пошло. Украдут деньги, говоришь… Тут недавно Фонд обокрали – все вынесли: деньги, компьютер, факс, принтер… Правда, памперсы оставили, бинты, йод и одежду для бомжей не тронули. Вот где подонки! У Лизы из машины «Скорой помощи» телефон украли, один раз сумку вырвали с деньгами, что со счета сняла, – не для себя, на химиотерапию для девочки, рак у нее. Потом, правда, еще собрали кое-как, с миру по нитке. Вот где карма плохая, кто у таких ворует. Про Доктора Лизу многие знают, помогают ей, кто чем может. Она еще хосписы для умирающих организовала в Москве и в Киеве, для раковых больных. У меня тоже прабабушка от рака умирала. Мне шесть лет было, я ее за руку держала, а она мне: «Ирочка, я боюсь смерти. В землю закопают. Не хочу». А мне шесть лет. Я ей говорю: «Не бойся, бабуля, я тебя никому не отдам. Придут злые дядьки с гробом, а я их не пущу, дверь не открою». Она плачет… Когда ее не стало, меня к родственникам отправили, чтоб не видела, как бабушку-то хоронят… Чтоб не рыдала, концертов не устраивала… Как я после этого Лизе помогать не стану? И другим? Они тоже люди, живые. Им больно бывает и страшно. Недавно в хоспис музыканты приезжали, студенты консерватории. Один на скрипке играл, другой на гобое. Самые слабые лежали, те, кто еще держится, – слушали сидя. У самих слезы из глаз катятся. Десять лет назад там же играл на виолончели Ростропович. Приехал, не погнушался. Им радость дарят, надежду – она всем нужна, даже когда надеяться больше не на что, понимаешь?

– Психотерапевт ты наш! Целую лекцию мне прочитала. Хочешь в свою веру обратить, чтоб я с тобой ходила? Так я не буду.