У нас это невозможно

Если года два назад над экономистами подшучивали, что они «ни черта не смыслят в том, что происходит», то теперь фраза эта звучала как неоспоримая истина в применении почти ко всякому экономисту. Когда-то Дормэс, человек достаточно скромный, полагал, что обладает некоторыми познаниями в области финансов, налоговой системы, золотого стандарта, сельскохозяйственного экспорта, и с улыбкой предрекал повсюду, что либеральный капитализм самым идиллическим образом приведет к государственному социализму, при котором государственная собственность на рудники, железные дороги и гидроэлектростанции настолько урегулирует неравенство доходов, что любой лев в образе рабочего-металлиста охотно ляжет рядом с ягненком в образе подрядчика и все тюрьмы и туберкулезные санатории будут пустовать. Теперь он понимал, что не знал самого главного, и, подобно одинокому монаху, ошеломленному сознанием своей греховности, горевал: «Если б я только больше знал!.. Если б я только умел запоминать статистические данные!»

Появление на политической арене, а затем и исчезновение с нее Национального управления по трудоустройству, Федеральной Чрезвычайной администрации помощи и Управления общественных работ убедили Дормэса, что существует четыре категории людей, ничего не смыслящих в управлении страной, а именно: все власти в Вашингтоне; все граждане, много говорящие или пишущие о политике; все набравшие в рот воды и окончательно обалдевшие недотроги и Дормэс Джессэп. – Зато теперь, – сказал он, – после прихода Бэза к власти, все снова станет просто и ясно – он будет управлять страной, как собственным имением.

Джулиэн Фок, теперь уже студент второго курса университета в Амхерсте, приехавший домой на рождественские каникулы, заглянул в редакцию «Информера» и попросил Дормэса подвезти его до обеда домой.

Он называл Дормэса «сэр» и, по-видимому, не считал его смешным ископаемым. Дормэсу это нравилось.

По пути они остановились заправиться бензином в гараже Джона Полликопа, пламенного социал-демократа; обслуживал их Карл Паскаль, некогда работавший в каменоломне Тэзброу, в прошлом вожак забастовщиков, некогда сидевший в окружной тюрьме как политический заключенный по сомнительному обвинению в подстрекательстве к мятежу, но всегда бывший образцом правоверного коммуниста.

Паскаль был худой, но мускулистый; продолговатое насмешливое лицо этого хорошего механика так потемнело от смазки, что кожа над глазами и под ними казалась белой, как брюхо рыбы, и от этого глаза его – живые и темные цыганские глаза – казались еще больше… Пантера, прикованная к тачке с углем.

– Ну, так как? Что вы думаете делать после этих выборов? – сказал Дормэс. – Глупый вопрос, конечно! Я думаю, никто из нас, неугомонных скандалистов, не станет особенно распространяться о том, что он собирается предпринять после января, когда Бэз наложит на нас лапу. – Притаиться, что ли?

– Я собираюсь притаиться так, как никогда прежде. Не сомневайтесь! Однако, может быть, теперь, когда фашизм начинает допекать людей, у нас появится несколько коммунистических ячеек. До сих пор моя пропаганда не имела особенного успеха, но теперь посмотрим! – ликовал Паскаль.

– Да вы, кажется, не очень расстроены этими выборами, – с удивлением заметил Дормэс.

А Джулиэн заметил:

– Похоже, вас это прямо веселит!

– Расстроен? С какой стати, мистер Джессэп? Я думал, вы лучше знаете революционную тактику, судя по тому, как вы поддерживали нас во время забастовки на каменоломне, хотя на самом деле вы законченный тип мелкого буржуа. Расстроен? Но почему же? Разве вы не понимаете, что если бы коммунисты даже платили за это, мы не могли бы получить ничего лучшего для своих целей, чем избрание такого архиплутократа и воинствующего диктатора, как Бэз Уиндрип! Вот увидите! Он добьется того, что все будут крайне недовольны. Но сделать голыми руками против вооруженных войск никто ничего не сможет. Тогда он завопит о войне, и миллионы людей получат в руки оружие и продовольствие – и для революции все готово! Ура Бэзу и Иоанну Прэнгу, крестителю!

– Право, Карл, это очень странно. Видно, вы всерьез верите в коммунизм! – удивился молодой Джулиэн. – Верите?

– А почему вы не спрашиваете вашего друга, отца Пирфайкса, верит ли он в деву Марию?

– Но вы ведь любите Америку, и вы же не фанатик, Карл. Я помню, когда я был еще мальчонкой лет десяти, а вы – вам, по-моему, тогда было лет 25-26, – вы катались вместе с нами и весело орали, и вы сделали мне лыжную палку.