У нас всегда будет Париж

— Нет-нет, — поспешно затараторила она. — А ты?

— Нет-нет! — быстро ответил он.

Опустившись в кресла, они наслаждались уютным домашним полумраком и холодком после яркого, теплого, слепящего дня.

— Пожалуй, ослаблю немного шнурки, — выговорил он. — Только узелки развяжу.

— Мне тоже не помешает.

Оба развязали узелки и ослабили шнуровку.

— А что это мы в шляпах сидим!

Не вставая, они сняли шляпы.

Глядя на нее, он думал: «Сорок пять лет. Сорок пять лет я на ней женат. А ведь до сих пор помню, как… и поездку в Миллс-Вэлли тоже помню… а вот еще был случай… сорок лет назад отправились мы… да… да. — Он покачал головой. — Много воды утекло».

— Не хочешь галстук снять? — предложила она.

— По-твоему, имеет смысл? Нам скоро выходить, — сказал он.

— Да ты на минутку.

Она смотрела, как он снимает галстук, а сама думала: «Живем душа в душу. Заботимся друг о друге. Когда я слегла, он меня с ложечки кормил, купал, одевал, все по дому делал… Вот уж сорок пять лет пролетело, а медовый месяц в Миллс-Вэлли словно на той неделе был».

— Сними ты эти клипсы, — посоветовал он. — Новые, как я понимаю? На вид тяжеловаты.

— Да, есть немного. — Она отложила клипсы в сторону.

Они устроились в привычных мягких креслах, возле обтянутых плотным зеленым сукном тумбочек, где громоздились упаковки пилюль и таблеток, пузырьки с арникой, всевозможные сыворотки, микстуры от кашля, ватные шарики, лубки, растирания для ног, бальзамы, лосьоны, масла, ингаляторы, аспирин, хинин, порошки, колоды засаленных игральных карт, выдержавших миллионы партий в очко, и еще книги, которые они вполголоса читали друг другу в тесной полутемной комнате при слабом свете одной-единственной лампочки, и голоса их трепетали, словно блеклые ночные мотыльки.

— Вообще говоря, туфли можно скинуть, — решил он. — Ровно на сто двадцать секунд, до выхода из дому.

Это правильно, ноги должны дышать.

Они сбросили обувь.

— Элма…

— Что? — Она подняла глаза.

— Нет, ничего, — пробормотал он.

На камине громко тикали часы. Оба заметили, что каждый украдкой косится в ту сторону. Стрелки показывали два. До восьми вечера оставалось всего шесть часов.

— Джон…

— Да?

— Ладно, не важно, — сказала она. Посидели еще немного.

— А где наши тапочки? — вспомнил он.

— Сейчас принесу.

Она сходила за тапочками. Сунув ноги в приятно-прохладный войлок, оба выдохнули:

— Уффф!

— А что это ты до сих пор в пиджаке и жилете?

— И в самом деле. Новая одежда — как латы.

Он выбрался из пиджака, а через пару минут освободился и от жилетки. Кресла слегка поскрипывали. Через некоторое время она сказала:

— Надо же, четыре часа.

— Время-то как пролетело. Не поздновато ли выходить?

— Совсем поздно. Давай-ка лучше отдохнем. А к вечеру вызовем такси и съездим куда-нибудь поужинать.

— Элма… — Он облизал губы.

— Что?

— Забыл. — Его глаза обшарили стенку. — Надену, пожалуй, махровый халат, — решил он минут через пять. — Я мигом соберусь, когда нужно будет выходить. Закажем на ужин мясное филе, самую большую порцию.

— Правильно мыслишь, — согласилась она. — Джон?

— Ну говори. Что ты хочешь сказать?

Она взглянула на новые туфли, брошенные на пол. Ей вспомнились легкое поглаживание по щиколотке, ласковое прикосновение к каждому пальчику.

— Нет, ничего.

Слух каждого ловил сердцебиение другого. Кутаясь в махровые халаты, они тихо вздыхали.

— Что-то я подустала. Самую малость, понимаешь, — сказала она, — совсем чуть-чуть.

— Ничего удивительного. День-то какой выдался.

— Не бегать же нам сломя голову, правильно?

— Конечно, надо себя поберечь. Годы-то уже не те.

— Вот-вот.

— Я и сам немного утомился, — бросил он как бы невзначай.

— А что, если… — она посмотрела на каминные часы, — что, если мы вечерком перекусим дома, чем бог послал? В ресторан ведь можно и завтра.

— Дельное предложение, — сказал он. — Тем более что я не так уж голоден.

— Как ни странно, я тоже.

— Но в кино-то сходим?

— А как же!

В потемках они, как мыши, подкрепились сыром и залежалыми крекерами.

Семь часов.

— Знаешь, — произнес он, — меня как будто подташнивает.

— Да что ты?

— И спина разболелась.

— Давай помассирую.

— Спасибо, Элма. Золотые у тебя руки. Любому массажисту сто очков вперед дашь: не слишком сильно, не слишком слабо, а именно так, как нужно.

— Ступни прямо горят, — пожаловалась она. Боюсь, не дойду я сегодня до кинотеатра.

— Ничего, в другой раз, — сказал он.

— Я вот что думаю: сыр-то у нас не испортился? Изжога разыгралась.

— Ага, ты тоже заметила?

Каждый покосился на тумбочку с лекарствами. Семь тридцать. Семь сорок пять.

— Почти восемь.

— Джон!

— Элма!

Они заговорили одновременно. И от неожиданности рассмеялись.

— Ну, что ты хотел?

— Нет, давай ты.

— Нет, ты первый.

Оба помолчали, слушая тиканье часов и глядя на стрелки; сердцебиение участилось. Лица побледнели.

— Плесну-ка себе мятного сиропа, — сказал мистер Александер. — От желудка помогает.

— А потом ложечку мне передай.

В потемках они причмокивали губами, довольствуясь тусклым светом единственной лампочки. Тик-так, тик-так, тик-так. На дорожке перед домом послышались шаги. Кто-то поднялся на крыльцо. Зазвонил звонок. Они оба замерли.