У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г.

Лилия Лузанова: «Воспитывалась самым сумасшедшим городом России – Казань, где творили самые безумные гении: 19 век – Н. И. Лобачевский, 20 век – Н.А. Васильев. Поэтому пытаюсь писать в неевклидовом измерении».

…В одном месте набережная сужалась, потесненная углом блекло-салатового, наползающего на нее потускневшей и обсыпавшейся штукатуркой здания, и становилась особенно хороша за счет сужения и неожиданного добавления нового оттенка зеленого, разбавившего мягкий розовый цвет еще незажженных фонарей. В этом месте все особенно между собой гармонировало и рифмовалось – и мутная вода, и мукомольный буро-кирпичный завод Джудекки, и скрипящий от ветра причал, и несуразность кривоватого здания, склонившегося интимно к фонарю.

…Одиночество стояло рядом, так и не отступив от меня ни на шаг. Я снова взглянула в его мглистые мутно-нефритовые глаза с отражающимися в них медными бликами заката. Мое время истончается, но по-прежнему не дает гарантию, – кроме глаз, этих мглистых рысьих глаз, свидетельствующих вечность.

В одиночестве есть какая-то звериная, непреодолимая привлекательность. Оно влечет и пугает, возвышает и отвращает одновременно. Одиночество обостряет, усиливает акустику времени, и можно слышать зов предков. От этой прозрачности становится жутко, будто приближаешься к световой черте, отделяющей мир живых от мира мертвых. И тогда хочется вырваться, вернуться обратно в замутняющую и мнимо успокаивающую сознание своей суетой жизнь.

Только нельзя избавиться от того, частью чего являешься. Так же как никогда не исчезнет то, что является частью тебя. Мы состоим друг из друга – я из одиночества, а одиночество – из меня. Одиночество слагается из множества нас – бессистемных мюонов, тщетно пытающихся соединиться, не понимая того, что всегда были едины. Так же, как и всегда были разделены.

Я спустилась по лестнице к самому краю воды, и дух тления ударил мне в нос. Вода массивно и величественно переливалась последними кровянистыми отсветами, перекатываясь крупной неровной чешуей на коже живого тела. Я отступила на шаг: мне показалось на секунду, что у моих ног дышит гигантский василиск, испускающий свой ядовитый запах.

…Одиночество – прародитель вечности, как ложь – прародитель красоты[1]. А Венеция – родина одиночества. Она всегда была его родиной, даже тогда, когда ее еще не было в картах вечности.

Я увидела его на острове мертвых. Перед выходом из ворот кладбища я зашла в туалет, чтобы вымыть руки. Почему после кладбища всегда хочется помыть руки? Разве можно заразиться смертью?!

Подходя к остановке водного автобуса вапоретто на острове Сан-Микеле, я увидела молодого мужчину тридцати с небольшим лет, среднего роста, худощавого, с черным цветом густых волос и в тонком темно-сером пальто до колена. Меня привлекло его лицо – выразительное, породистое, с густым темным взлетом бровей и плотными сухими скулами. Лицо волевое и нежное одновременно, молодое и испещренное опытом, умное и простое доверчиво-мягким изгибом губ.

Мужчина стоял на причале, держа в руках узкую папку, рядом с моторной лодкой, в которой лежал полированный гроб светло-орехового цвета, украшенный мелкими розовыми цветами на крышке. Гроб был изящный и недлинный. Мне подумалось, что там маленькая иссохшая женщина.

Папка в руках, видимо, с документами на захоронение, пальто строгого покроя придавали мужчине деловитый вид. Но его взгляд… взгляд его был настолько растерян, что создавался разительный диссонанс с собранной внешностью и уверенностью позы. Это был взгляд потерянного, утратившего направление движения человека. Взгляд метался, искал точку опоры и нигде не находил. Сильно щурясь, словно ему нестерпимо слепило глаза, хотя солнца не было, мужчина озирался по сторонам, постоянно возвращаясь глазами к гробу и замирая взглядом на мгновение. И в этом зависшем в пустоте взгляде становилась видна скорбь сильного человека, узнаваемая мной и прежде в других лицах, – когда боль выдают только одни глаза. Но зато как они ее выдают…

Его взгляд скользнул по мне, потом вернулся и остановился. Он увидел меня в ту секунду, когда я смотрела на него. Глаза – отчего-то мне кажется, они были светло-карие, янтарные, – тут же приобрели осознанность – так, будто, спохватившись, он взглянул на себя со стороны и сразу же весь собрался. Но взгляд не отвел…

Я первая опустила глаза и прервала зрительный контакт; отойдя чуть дальше, скрылась за заграждением остановки водного автобуса. Мне казалось, что я увидела то, что видеть была не должна. Но все равно продолжала на него смотреть, уже в стороне, находясь вне поля зрения мужчины.