У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г.

Мареев увидел переходящую дорогу женщину выше среднего роста, в белом платье, подпоясанном черным пояском. Он моментально оценил: русые волосы, стройная… Возраст? Примерно, как в песне поется: «Баба ягодка опять». Он тут же поправил себя: «Дама-ягодка…» Мареев очень влюбчив, если женщина нравится, то он непременно влюбляется. Зная это, Ирина предупредила его по телефону еще в Москве, до отъезда в Ригу: «Сева, не вздумай влюбляться в Даце, она хорошая, но я тебя знаю… А если очень понравится тебе, то можешь влюбиться, но только чуть-чуть, не до конца…» И что это значит – чуть-чуть влюбиться? Разве так бывает? Эти мысли промелькнули в его голове моментально, женщина в белом платье помахала ему рукой. А может, и не ему? Он оглянулся, рядом никого не было. Между тем дама перешла улицу, и Мареев подбежал к ней:

– Здравствуйте, Даце! Будем целоваться, как принято при встрече?

– Всеволод? Здравствуйте! Конечно, мы ведь в Европе…

Всеволод приобнял ее и расцеловал в обе щеки, почувствовав соприкосновение с ее тугим бюстом, от сердца побежала горячая волна, но Даце тут же отстранилась. Первый взгляд, первое прикосновение к женщине… Мареев знал, что в его случае это имеет колоссальное значение. Там, внутри у него, в его душе, в его сердце что-то происходит. Иногда – с первого взгляда, с первого слова или с первого прикосновения включается какая-то программа… Конечно, это еще никакая нелюбовь, но программа чувств является и работает; увлеченность женщиной, влюбленность в нее начинается с первой минуты, или ничего не начинается. В случае с Дацей это действо совершалось, и Мареев с удовольствием всматривался в лицо совсем неизвестной ему женщины…

Они шли по дорожке и говорили о разной всячине. Даце в очень сдержанной манере отвечала или рассказывала Марееву о Риге. Узнав, что Мареев уезжает обратно в Москву через два дня, она тут же предложила:

– Всеволод, вам обязательно надо послушать орган в Домском соборе. Это один из лучших органов в Европе. И старый город нужно посмотреть.

А что еще может предложить Рига? Домский орган и средневековую готическую архитектуру? Несколько лет назад ему посчастливилось посетить Duomo di Milano. Он останавливался в Милане только на одну ночь, но вечер провел на площади перед собором, восхищаясь совершенством огромного здания, современником Дома Бога в Риме. Тогда он наблюдал за людьми, особенно за молодыми парами на гранитных ступенях в обнимку, но сейчас, в присутствии симпатичной латышки, он сам себе казался молодым. Марееву все в ней нравилось: своеобразный прибалтийский акцент, с протяжным произношением слов и с подчеркнутым усилением ударных гласных. И звучание буквы «е», как что-то среднее между «е» и «э». И эта ее эмоциональная сдержанность, с отменной реакцией на шутки – лаконичный ответ с едва заметной улыбкой на губах.

– Даце, это моя мечта! Очень хочу попасть в Домский собор и послушать орган. А вы пойдете со мной?

– Разве мой отказ возможен? Вы – мой гость! Но это можно сделать завтра. В 12.00 будет двадцатиминутный концерт, рассчитанный на туристов.

Сговорились встретиться завтра, на Домской площади. А сегодня вечер знакомства. Бродили по городу, разговаривали, затем ужинали в ресторане с традиционной латышской кухней.

Поздно вечером, проводив Даце, Мареев вернулся в гостиницу, но долго не мог уснуть. Лежал с открытыми глазами в темноте и вспоминал… Встреча с Даце, гулянье по улицам города, ужин в ресторане… Лицо ее вспоминал и, стыдно признаться, но воображение его рисовало стройную фигуру Даце: узкие плечи, крутые бедра, гармоничность живота и бюста. О, этот бюст! Он представлял его с красными и набухшими сосками. Не выдержал и прикрикнул сам на себя: «Прекрати, дурак! Не мальчик ведь! Она по дружбе с Ириной занимается тобой, а ты цветные картинки в уме рисуешь…» С тем и уснул. А ночью явилась Даце и они целовались напропалую, сидя за столиком в кипрской таверне на берегу моря, и сам Александр Вертинский пел со сцены:

Разве можно от женщины требовать многого?
Там, где счастье божественное, ум – ничто!

И он, Мареев, шептал на ухо Даце:

– Дорогая, это все про вас. Вы – умная, обворожительная! Изящная и изысканная – вы. Богиня! Вы – «символ чистой красоты», – закончил Мареев во сне словами Поэта и впился губами в небрежно протянутую ему руку.

– Красивые люди умеют совершать красивые поступки, – отвечала ему Даце, покорно принимая и его поцелуи, и довольно смелые поглаживания.

Мареев чувствовал себя на седьмом небе, он готов был взять Даце на руки и унести из этой кипрской таверны на берег моря – туда, где волны покорны и звезды загадочны в своем небесном мерцании. Ему казалось, что в предчувствии музыки Домского собора глаза Даце начали темнеть и искриться, но… случилось непредвиденное. Явилась Ирина, наклонилась к Даце и, расцеловав ее, сказала печальным голосом:

– Мужчины имеют склонность видеть мир в картинках сна или из придуманной ими жизни в открытом море.