Улыбка долго не сходила с ее лица: и когда она стояла под душем, и когда растиралась махровым полотенцем перед зеркалом. С интересом смотрела на довольно крепкое белое тело, покрасневшее от горячей воды. От воды ли? Может быть, от потаенных мыслей? Не выдержала и провела пальцем вокруг одного соска, потом другого, удивляясь, как они резко реагируют на эти невинные прикосновения. Увеличились в размере и торчком торчат… Она поспешно набросила халатик и выбежала из ванной комнаты. Нужно было собираться на свидание с москвичом.
Ровно без четверти одиннадцать Мареев появился на Домской площади. Он подскочил к девушке, продающей мороженое:
– Помогите, пожалуйста. Я из Москвы и не говорю по-латышски. Где вход в собор?
Мареев с первого дня пребывания в Риге понял, что когда вежливо обращаешься к латышам, то даже молодые люди, почти не знающие русского языка, пытаются как-то помочь. И здесь он тоже не ошибся.
– Так вот он, справа от вас, – заулыбалась молодая латышка. – Вы хотите, наверно, орган послушать?
Он не успел ответить, так как увидел, что к нему спешит Даце в эффектном красном платье. Расцеловался с ней, совершенно забыв о девушке, но та сама напомнила о себе, сказав что-то по-латышски. Даце отрывисто ответила ей, сохраняя серьезное выражение лица. Девушка заливисто рассмеялась.
– Что девушка сказала, Даце? И что вы ей ответили?
– Она сказала, что у меня симпатичный муж!
– И?
– Я ей ответила: «Не муж, а любовник!»
– Ой, Даце! Не верю! Неужели вы можете так пошутить?
– Могу!
– Даце, я, действительно, люблю вас за ваш необычный латышский юмор!
– И только?
– Не только, у вас глаза красивые, и еще на кое-что примечательное я глаз положил.
– Положить глаз… это как, Всеволод?
– Даце, мы с вами родом из одной страны… Не правда ли?
– Да. Из Советского Союза. К сожалению, я начинаю забывать русский язык. Особенно, когда шутят по-русски. Иногда не догоняю.
Непосредственность северной женщины! Марееву стало так хорошо, что он не выдержал, приобнял Даце и опять поцеловал ее.
И наконец-то зазвучал орган, будто бы само хмурое небо Балтики накатывало, подобно волне, пока еще не обретшей силу и власть над душой человека. На лице Даце ничего не отражалось, оно было задумчивым и печальным… Что она представляла, слушая музыку Баха? Какие мысли рождались в ее голове? Может быть, никаких мыслей и не было, может быть, она гуляла среди луговых цветов или летала в бирюзовом небе над бушующим Балтийским морем?.. Мареев не мог похвастаться таким глубоким погружением в музыку. Он наблюдал за лицами людей, любовался алтарем без икон… Пытался представить девушку, сидящую за органом и извлекающую из инструмента эти божественные звуки. «Вот бы увидеть эту девушку», – подумал Мареев. Когда-то в Вене он оказался впервые в великолепном концертном зале, играли Моцарта. Он тогда ответил великому композитору и, может быть, этой девушке за органом Домского собора:
Мареев искоса посмотрел на лицо Даце. Она сидела в той же позе, слегка прикрыв глаза. Что скрывается за этой отрешенностью от мира? Какие страсти бушуют в глубинах ее души, и почему она не позволяет вырваться им наружу? У каждого из нас свои отношения с музыкой, чем-то сродни отношениям мужчины и женщины. Словами не рассказать, и со стороны никому не дано понять.
Закончился концерт. На балконе высоко, почти под потолком, появилась маленькая фигурка девушки-органистки. Зал приветствовал ее аплодисментами. Разные национальности: латыши, немцы, русские, японцы, китайцы… Разные люди – одинаковые чувства, но у каждого слушателя своя тайна. Мареев и Даце некоторое время гуляли молча на Домской площади, потом северная женщина взяла руку Мареева и слегка пожала ее.
Мареев думал, что в душе Даце еще долго будет звучать органная музыка – их музыка, музыка двоих. Рижская бахиана для нее и моцартиана для него… Он взглянул на Домский собор, и на какой-то миг ему показался в высоком проеме открытых дверей Иоганн Себастьян Бах, смотрящий вслед Даце и ему, спутнику северной женщины.
Виктор Пронин
Глупая вобла воображения