У обелиска

Чужой механик подал флягу с водой, помог отстегнуть парашют. Понятное дело, Вася был занят с пробитой плоскостью машины, ему не до встречи своего лейтенанта из вылета. Видно же было, что вернулись все. А вот сам Приходько не выдержал, сходил своего «Лавочкина» проведать. Обшивка с левой плоскости уже была снята, разбитый едва не в щепки лонжерон валялся в стороне, как дрова, новый еще не поставили. Здесь был инженер полка, взглянувший на лейтенанта с большим одобрением и ободряюще махнувший рукой: мол, все будет нормально.

Степан дотащил себя до умывалки, скинул верх комбинезона и гимнастерку – вонючие, покрытые соляными разводами. Вымылся нагревшейся в бочонке водой до пояса, уже чувствуя, что его чуть отпускает. Дошел до своей землянки, достал вещмешок и снял с полки стопку одежды, стараясь не глядеть на Женькину койку со стоящей «треуголкой» подушкой. Встав к ней спиной, отвинтил орден с грязного комбинезона, переоделся в чистое. Сунул вонючие тряпки в мешок в углу – их должен был забрать солдат из хозвзвода. Нательное по-быстрому сам постирал в тазу, выставленном у входа на трехногую табуретку. Разогнувшись, посмотрел на садящееся солнце. Все, день кончен. И он жив. Даже если немцы дадут по аэродрому ночью, его единственной задачей будет перебежать из землянки в щель и тихо там сидеть. Ни он не «ночник», ни машина не приспособлена для ночных полетов. «Ночников» мало, почти все они в частях ПВО, а не во фронтовых полках и днем, вероятно, спят.

– Ну что, живые?

Замечание младшего лейтенанта, устало прикуривающего у входа в столовую, было произнесено настолько «в тон», что Степан восхищенно мотнул головой.

– Как ты сегодня?

– Ну, как… Целый. И мой тоже целый. Значит, хорошо.

– Угу, значит, хорошо, – с чувством согласился Степан. И не удержался, похвастался: – Я одного взял. Нового «Хеншеля». За Женьку моего.

Младший лейтенант помолчал. Он был из другой эскадрильи, но погибшего сегодня ведомого лейтенанта Приходько знал не хуже других. Тот был популярен в полку, потому что хорошо умел играть на гитаре. Теперь гитара останется без хозяина.

– Молодец, – наконец порадовался младший вслух. – Такая хреновина… Сильная хреновина…

Уже заходя внутрь, Степан снова кивнул. Курить не хотелось, разговаривать тоже. Но парень был прав: двухмоторный «Хеншель» со своей пушкой мог убивать по танку в каждом вылете. То, что Приходько вбил сегодня такого в землю, означало, что уцелеют несколько «тридцатьчетверок». Несколько – потому что немецкий штурмовик все равно достался бы если не ему, то кому-то другому, не рано, так поздно. Против «Лавочкина», «Аэрокобры» или новых «Яков» ему не светило.

Есть снова не хотелось, но Степан заставил себя буквально силой. Как баки заправил, потому что надо. Потому что утром снова лететь, а на одном компоте свалишься еще на взлете. Борщ был паршивый – мать отоварила бы горе-повара ложкой по лбу и была бы права. Вроде и буряк, и капуста, и куски помидорных шкурок, и чеснок, и даже мясо плавает – а безвкусно. Второе удалось не лучше – котлеты с макаронами. Морщась, Степан съел все, подобрал подливку коркой серого хлеба, с трудом прожевал. Выпитые сто граммов водки не помогли – только чуть отошедшая усталость навалилась снова.

Ни разу с начала ужина, с общей минуты молчания он не посмотрел на место Женьки рядом. Со стаканом, накрытым куском хлеба. Нет больше Женьки. Завтра у него будет новый ведомый. Молодой. Шансов прожить день станет чуть меньше, но это не меняет ничего. Завтра он снова поднимется в воздух с полными баками и полными патронными ящиками. За плечом командиров полка, эскадрильи и звена – в этом и в любом другом порядке. Задешево он себя не продаст. Ребята в воздухе и на земле могут на него рассчитывать.

Выкурив пару папирос за порогом столовой и еще раз обменявшись с друзьями несколькими словами, Степан осоловел окончательно. Его натурально качало. До койки он добрался с трудом, и с еще большим трудом заставил себя раздеться. Лечь и закрыть глаза было чудом. Хотелось, чтобы приснился дом, но попросить об этом было некого.

* * *

Игнат проснулся в ужасе и в первую секунду отбросил от себя одеяло далеко в сторону, будто напугало его именно оно. Сердце колотилось, как пластиковое ведро под ударами развеселого ямайского барабанщика. Затылок промок от пота – он потрогал слипшиеся волосы ладонью, и его передернуло. Что ему приснилось? При том, что это было только минуту назад и до сих пор плавало где-то рядом, в темноте, ничего конкретного вспомнить не удалось. Во рту стоял мерзкий вкус – или, точнее, не мерзкий, а просто нехороший. Как будто мокрой бумаги пожевал. В этом, впрочем, не было ничего удивительного: за вечер Игнат уговорил три пива, и сдуру не светлого, а темного нефильтрованного, какое обычно не пил. Чего-то туда намешали…