У памяти свои законы

Анфиса сняла комнату недалеко от фабрики, стала жить самостоятельно. И на работу оформилась в красильный цех. Ромка снова царил в своем доме один. Но царствие его на этот раз было скучное, унылое. Бабы к нему не ходили. И напивался редко. А когда напивался, то бродил по двору, пел тоскливым голосом: «Умирать нам рановато, есть у нас еще дома дела». Иногда по вечерам посещал Фролова, курил, вздыхал, молчал.

У Фролова жизнь текла без особых происшествий и перемен, если не считать, что последнее время ему немало хлопот доставляла Солдатка. Наступил у нее деликатный период: чуть недоглядел Фролов, пропала Солдатка, пошла искать по окрестностям себе пару. Это закон жизни гнал ее, ибо предназначение всего живущего — в определенное время производить себе подобных. Но пары не было, и Солдатка томилась в желании материнства. Однажды он искал ее два дня. Нашел за десять километров от поселка, в заброшенной колхозной конюшне, где давно выветрился конский запах. Война не только людей посекла, но повырубила и лошадиное племя. Другой раз Фролов разыскал ее в компании старого фабричного мерина в овсах.

— Глупое ты существо, — говорил Фролов, ведя ее домой, — нету в нашем районе тебе жениха, не ищи. Зачем зазря страдать, мучиться? Нету, и все, осознай, одинокая.

Солдатка слушала его, потряхивала головой. Нет ничего скучнее, как слушать нотации, и нет ничего бесполезнее, как читать нотации, — ей надоедали фроловские назидания, она толкала его мордой в спину, упрекая и заигрывая.

— Не балуй, — говорил Фролов, — старая ведь, а ведешь себя как несмышленыш.

И с добродушной укоризной смотрел на нее. Он никогда не выдерживал ее взгляда. Совестливо ему отчего-то вдруг становилось, словно глядел не в глаза зверя, существа безразумного, а в зрачки мудрой твари, страдающей и все понимающей. Фролов был убежден, что лошадь хоть и не человек, но и не зверь, что она видит всю твою хорошесть и плохость, и потому-то, наверно, он безотчетно, без сознательного какого-то намерения вроде бы даже заискивал перед Солдаткой.

Он уважал ее и знал, что Солдатка, несмотря на то что имеет о нем какое-то свое нелестное мнение, тоже уважает его. Фролов не понимал, откуда у животного это чисто людское уважение, чувство, которым обладает совсем не каждый человек, ибо у некоторых как начинается, так и кончается все с уважения к себе одному.

Фролову приятно было иногда порассуждать с самим собой о том, что для установления на земле порядка надо не так уж и много — научиться людям в первую очередь уважать, понимать друг дружку. Тогда не будет ни корысти, ни обмана, не будет драк, убийств, а главное, исчезнут — пропади они пропадом! — войны. Не таким уж пустым человеком был Фролов, чтобы не понять наивность этих размышлений. Но, размышляя в этом направлении, он мягчел душой, словно рассказывал детишкам сказку с хорошим концом. Так уж устроен русский человек: все сказки, сочиненные им, хорошо кончаются. Хороший конец всегда видится русскому человеку. Что б там ни было, а хороший конец — всякому русскому делу венец...

Раз, а то и два раза в месяц Фролову приходилось мотаться в райцентр, вышибать кое-какой материал. До райцентра было не так уж близко, но, впрочем, и не далеко — три часа на поезде или на машине.

Райцентр был невелик — пыльный городишко, мало отличавшийся от поселка, где жил Фролов. Но в райцентре имелось то, что по штату не положено было иметь в поселке, — начальство, которое оделяло фроловский склад своей милостью или немилостью. Иногда весь успех фроловского предприятия зависел от настроения не главного, а второстепенного лица. Второстепенное лицо порою сильнее наивысшего начальника.

Человек, заправлявший материальными складами, был худ, с сиплым голосом, в синем замасленном френче. При разговоре ковырял спичкой в зубах и называл Фролова на «ты». Фролов же был чудак: он недолюбливал, когда его называли на «ты» люди, которым он не мог ответить так же в силу своего подчиненного положения.

Второстепенному лицу, чтобы его задобрить, следовало улыбаться, осведомляться о здоровье деток, жены. Не мешало бы в каждый приезд раздавить с ним полбанки и потравить баланду. Фролов с большим удовольствием сделал бы это, но не делал, потому что не умел, мешала этому фронтовая школа, а там наука одна — не лги, криводушием смерть не обойдешь.

Оттого-то, наверно, второстепенное лицо и не любило Фролова, поигрывало с ним в кошки-мышки, направляло к третьестепенному лицу, а третьестепенное спускало еще дальше. В конце концов Фролов получал свое, но тратил сил, терпения и нервов гораздо больше, чем тратили некоторые другие, кто был и дипломатом и стратегом. Солдат должен быть стратегом. На фронте Фролов был стратегом, но в мирной жизни его военная стратегия давала осечку.

Однажды, выйдя в прескверном настроении от четырехстепенного лица, Фролов, к удивлению своему, повстречался с Настей. Увидеть тут Настю — все равно что луну средь бела дня.