У памяти свои законы

Высокий белый обелиск стоял на холме, поднимаясь над вершинами деревьев. Железная ограда окружала этот холм, гранитные ступени вели к могильной плите. Я поднялся по ним, остановился у мраморного надгробия. «Живые вечно в долгу у вас», — было написано на обелиске, а под этой надписью — имена погибших, знакомые мне имена.

Нет, я уже не чувствовал ни усталости, ни жары, только звон стоял в моих ушах и мурашки бежали по телу. Я слышал, как откуда-то издалека, все приближаясь и приближаясь сюда, ко мне, к этой могиле, идет, нарастает шум боя. И это не звон в ушах — это свист минометов. И, уже зная, что я должен делать, куда идти, я повернулся, сошел вниз по гранитным ступеням и пошел обратно, сворачивая из улицы в улицу, безошибочно узнавая дорогу. Я шел, а шум боя, свист пуль, разрывы снарядов неотвязно ползли за мной.

— Самолеты! — кричал кто-то.

— Сестра, сестричка, — звал другой.

— Слева два танка! — кричал третий.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите, — умолял очень юный голос.

Я вслушивался в эти голоса, и узнавал их, и вздрагивал от свиста пуль, от разрывов снарядов. Голова моя гудела, я почти побежал. Вышел на окраину поселка, пересек широкий луг и тут наконец остановился. Я остановился, и наступила тишина.

Внизу, серебрясь на солнце, плескалось море. Птица пела в кустах, в траве звенели цикады. А у ног моих чернела яма. Это все, что осталось от нашего блиндажа, где погибли девять моих солдат и где я тоже мог остаться лежать навсегда. Все заросло травой и кустарником. Истлели и деревянные ступеньки, которые вели ко входу, да и сам вход едва угадывался, перед ним рос дубок, и в ствол его упиралось осевшее, обросшее мхом бревно. Я дотронулся до него, и оно рухнуло и рассыпалось. А дубок закачался, затряс зелеными своими листьями.

Я повернулся, пошел искать Дом приезжих. Нашел я его не скоро. Это был одноэтажный дом с длинным темным коридором. Коридор был пуст. Кипел титан, из черного репродуктора на стене, шипя, извергалась музыка.

— Есть тут кто?— крикнул я, но мне никто не ответил.

Возле стены стоял обшарпанный диван, я с опаской присел на него, стал ждать, когда кто-нибудь появится. Но никто не появлялся, а в коридоре пахло уборной, от дивана несло пылью, и я вышел на улицу, сел на крыльцо.

Возле крыльца остановился грузовик, из кабины неторопливо вылез высокий, в замасленном пиджаке человек, его молодое красивое лицо несло на себе отпечаток значительности и важности, и я подумал, что он наверняка из местного начальства.

Я не ошибся, потому что шофер высунулся, крикнул с грузинским акцентом:

— Эй, прораб, дорогой, падпиши, пожалста, наряд: малодой, память бабья.

— Язык не распускай, — сказал прораб, подписал наряд и посмотрел в кузов, где робко сидела молодая женщина.

— Вот тепа! Приехали! — крикнул прораб.

— Слезать, значит? — спросила женщина.

— Нет, езжай дальше!

— Так я сейчас, моментом, — проговорила она и уже на ходу спрыгнула на землю.

Грузовик уехал, а лицо прораба стало еще значительнее и еще красивее.

— Жди здесь — соберу вещи, — строго сказал он.

— Подожду, — ласково ответила она и покосилась на меня. Прораб тоже посмотрел на меня, и, видимо, наметанный глаз его сразу определил, что я за человек: есть люди, которые запах начальства, даже чужого, чуют за версту.

— Извините, пожалуйста, вы в командировку приехали? — спросил он. Значительность все еще была написана на его лице, но глаза стали ласковые, а в голосе звучала интеллигентность и кротость. — Уже устроились?

— Нет, не устроился, — ответил я. — Начальство сбежало.

Он хихикнул, будто я сказал что-то очень остроумное.

— А начальство вон, в саду копается. Это уж всегда так — не найдешь. Эй, начальство! Теть Маш! — крикнул он.

— Ну, что тебе? — ответил из-за дома женский голос.

— Оглохла, что ль? Человек, говорю, ждет, соображай.

— Какой еще человек?

— С неба свалилась! Приезжий.

— Господи, да я откуда знаю? Бегу!

— Бестолковая! — сказал прораб. — А вы, простите, не по делам строительства?

— Нет, — сказал я и, чтобы успокоить его, прибавил: — Приехал в море купаться.

— А, курортник. — Он сразу потерял ко мне интерес, обернулся к своей спутнице: — Жди тут смирно, — и прошел в Дом приезжих.

— Строгий! — сказал я.

— Ученый! — почти с восторгом воскликнула она.

Пришла тетя Маша, отобрала у меня паспорт, записала в книгу фамилию, имя, отчество, год рождения, местожительство, должность. И повела в самый конец коридора.

— Комната хорошая, не беспокойтесь, на одного человека. А вот — туалет, умывальник. Клопов и всякого такого у нас нет.

Она ввела меня в комнату, где прораб укладывал в чемодан свои пожитки.

— Свято место пусто не бывает, — сказал он.

— Ты не болтай, ты уезжай, — проговорила тетя Маша, — эта коечка будет ваша. Я белье сменю.

— Будет ваша, будет ваша, прощай, прощай, тетя Маша, — пропел прораб.

— Прощевай! — сухо ответила тетя Маша.

— Сдаю вам в наследство тумбочку и это ложе, — сказал прораб. — Берегите бока. Полгода я пролежал на ней. Теперь буду на перине в горячих дамских объятиях.

— Постыдись, — сказала тетя Маша, ушла.