У памяти свои законы

Стоп! Не забыть бы этого мотоциклиста — молчуна в джинсах. Мясникова. Ну, в двадцать три тридцать пусть явится. Неплохой парень, наивен, но не глуп. Здорово он разделал тогда на бюро меня с Родионовым. Обоим досталось. Смелый парень. Почему бы не готовить его на главного инженера? Уживемся. Молод? И я был когда-то молод. Кстати, как его имя-отчество? Федор Федорович. Запомним. Вот только штаны свои пусть все-таки сменит: неприлично.

Затрезвонила междугородная. Дали наконец Левобережный.

Сейчас я сниму стружку с Бучмы... Сейчас я…

Где же нитроглицерин? Где?..

Мясников шел к заводу ночным городом. Ночной город был весел — луна прыгала с тучи на тучу, первые палые листья гонялись друг за другом, в рабочем общежитии парни пели под гитару песню. Ритм ее был новый — Мясников остановился, послушал и дальше пошел. А песня привязалась к нему, как собачонка. Он шел и мычал и даже пританцовывал в такт.

Над зданием почтамта горели неоновые буквы:

Газета — нового разведчик,
Журнал — учитель и советчик.
Пусть в каждом доме стар и мал
Прочтут газету и журнал...

Теперь и слова прилипли. Он шел и мычал:

Пусть в каждом доме, доме, доме...

Кошка выскочила из подворотни, припала на передние лапы, нахально глядя на Мясникова: перебежать ему дорогу или нет? Он погрозил кулаком и сам перебежал ей дорогу — пусть ей будет худо, пусть у нее не будет пути, вот так вот. Кошка оказалась суеверной, она обиделась на Мясникова, фыркнула и ушла обратно в подворотню.

Из распахнутых ворот заводоуправления навстречу ему с ревом выскочила машина «скорой помощи», помчалась вдоль пустого проспекта.

Всегда неприятно, когда тебя обгоняет «скорая». Мясников передернул плечами, вошел в заводоуправление, стал подниматься на второй этаж. Странно тут пахло — лекарством, больницей пахло.

Уже догадываясь, что здесь произошло, он шел по длинному ночному коридору к директорскому кабинету, но не знал еще, что идет в свой кабинет, что сидеть ему там многие годы...

Сказание о Нюрке – городской жительнице

Краткая биография, составленная с ее слов и со слов некоторых ее знакомых

Они были близкие люди — муж и жена. Бабу звали Прасковьей Ильинишной, мужика Николаем Николаевичем.

Было у них хозяйство кое-какое — избушка на курьих ножках, коровенка-буренка, гуси теги-теги, куры цып-цып-цып, а для чего все это было, неизвестно, могли бы они прожить и без хозяйства, ибо кормить им никого не приходилось, кроме самих себя. Были бы у них дети, припонадобилась бы и коровенка, и гуси, и куры, но не было детей, без всякой цели существовали они на земле. И деревья, и птицы, и тварь всякая — все жили как подобает живому: плодились, радовались, исправно выполняли главное свое земное назначение, а мужик да баба были словно чужие на живой земле. Им до смерти хотелось ребеночка, чтобы успокоить сердечный зуд и утвердиться в глазах знакомого населения. В одинокой тишине баба плакала неутешными слезами, а наплакавшись, била себя по пустому животу и ругала его неженскими словами.

Отчаявшись, порешили они взять на воспитание сироту из детского дома, после Отечественной войны в России-матушке было много безродных детишек. Однако секретарь сельсовета категорически и убежденно отсоветовал: дескать, они не хуже других, дескать, не следует отступать перед трудностями и вешать голову от горестей личной жизни. «Еще попробуйте!» — сказал секретарь сельского Совета.

И все же, хотя руководящее указание было дано, исполнить его долго не удавалось — не рожалось, вот беда. Но вот как-то поутру Прасковья Ильинишна отполаскивала в речке белье и вдруг почувствовала кружение в голове. Она присела на деревянные мостки, опустила ноги в прохладную воду и неожиданно ощутила тошноту и поняла, что свершилось то, чего она так давно и так мучительно ожидала. Она заплакала счастливыми слезами и, отдохнув, осторожно пошла делиться своей радостью с любимым мужем.

Осчастливленный Николай Николаевич ходил отныне по деревне гордой походкой и похвалялся, что теперь народит целую избу ребятишек.

Ждали мальчика, но родилась дочь по имени Нюрка.

Нюрка была смешливой, отличалась от других младенцев спокойствием и наплевательским отношением ко всяким жизненным трудностям. Даже обмарав пеленки, она не поднимала бесполезного крика, а лежала тихо, не паникуя, и улыбалась.

Мать, видя ее в таком состоянии, смеялась вместе с нею. Нюрка не любила пеленаться, она любила свободу, но мамка для ее же блага и здоровья укладывала ее солдатиком и так стягивала руки и ноги, что бедное дитя только кряхтело и попискивало, но не орало, как некоторые неразумные младенцы. Покряхтев, Нюрка осознавала безнадежность своего положения и весело покорялась судьбе.