У парадного подъезда

И тут необходимо вспомнить один из фрагментов «Охранной грамоты». Скрябин, прохаживаясь по залу с юным Пастернаком, боготворящим его, говорит о простоте и сложности в музыке. «В образцы простоты, к которой всегда следует стремиться, он ставил свои новые сонаты, ославленные за головоломность. Примеры предосудительной сложности приводил из банальнейшей романсной литературы. Парадоксальность сравнения меня не смущала. Я соглашался, что безличье сложнее лица. Что небережливое многословье кажется доступным потому, что оно бессодержательно. Что, развращенные пустотою шаблонов, мы именно неслыханную содержательность, являющуюся к нам после долгой отвычки, принимаем за претензии формы». На пастернаковском языке неслыханной простотой называется «право дерзать от первого лица», «неслыханная содержательность» слова и жизни, полная независимость суждений, действий и помыслов. За такую простоту действительно не пощадят, — весь путь Пастернака в культуре подтверждает это. А «сложность» — в его лексиконе есть безличье, стремление спрятаться за общее мнение, бездарная банальность. И такая сложность впрямь понятней людям.

Что же касается Маяковского, то, под таким углом прочитав страницы «Охранной грамоты», ему посвященные, мы поймем, что путь его показан как драматический путь от простоты, к сложности.

О раннем Маяковском сказано почти словами «Высокой болезни»: «Я привык видеть в нем первого поэта поколенья (…) Ему уяснялось его назначенье. Он открыто позировал, но с такою скрытою тревогой, что на его позе стояли капли холодного пота». О позднем — совсем, совсем иначе.

Как ни странно звучит это, Маяковского (по Пастернаку) возвращает к изначальной простоте великого поэта только смерть. «Он лежал на боку, лицом к стене, хмурый, рослый, под простыней до подбородка (…) Лицо возвращало к временам, когда он сам называл себя красивым, двадцатидвухлетним (…) Это было выраженье, с каким начинают жизнь, а не которым ее кончают». Выстрел Маяковского разорвал паутину, поглощавшую его, уничтожил пошлость, ему в последние годы сопутствовавшую, убил маску и (больно выговаривать) оживил личность, все глубже под маской скрывавшуюся. Не случайно в финале повести вновь звучат слова, заставляющие вспомнить о концовке «Высокой болезни», как она сама заставляла вспомнить о стихотворной надписи Маяковскому На книге «Сестра Моя — жизнь».

«(…) У этого новизна времен была климатически в крови» — «он был их звуковым лицом». «Странен странностями эпохи» — «Столетий завистью завистлив».

Откуда это совпадение, зачем оно? Не затем ли, что только смерть может уравнять Поэта в «правах» С Деятелем и позволить говорить о них с помощью одних и тех же формул?

Но тут встает другой вопрос. Почему такое внимание уделено Маяковскому и его смерти в книге как-никак автобиографической?[117] Только ли потому, что Пастернак был с ним тесно связан и оба они в глазах читателей могли равно претендовать на роль первого поэта поколения? Нет, конечно. Образ Маяковского в книге о Пастернаке играет такую же роль, какую будет играть образ Стрельникова (Антипова) в книге о Юрии Живаго. Муж Лары, в своей честности и привычке во всем идти до конца вполне сопоставимый с Юрием Андреевичем, Антипов-Стрельников сердцем воспринимает дело революции. Но в отличие от Живаго он не понимает, что задача Врача, целителя — в том числе и целителя «болезней земли» — помочь организму самому совладать с болезнью, поддержать его сопротивление. Стрельников избирает «хирургические» меры, он вливается в стихийный поток враждующих сил, пытается насильно придать течению жизни «истинное» направление. «Он бросает любимую жену и дочь, чтобы защитить их в мировую войну, а затем — завоевать в гражданскую. Но романтически воспринятая идея социальной справедливости, которой он беззаветно, и, как следствие, все более бесчеловечно служит, предает его самого и приводит к самоубийству как единственному средству избежать мучительного насильственного конца»! И сама «революционная» перемена фамилии с Антипова на Стрельникова — предсказывает его конец, сопоставимый с концом Маяковского: «стрел», «выстрел». Образ Стрельникова дан как своего рода негатив образа Живаго, (Выстрел — Жизнь) и, значит, — оттеняет его, как оттеняется образом Маяковского в «Охранной грамоте» образ самого автора.[118]

Но есть еще одна причина, по которой тема конца, итога, финала — вообще главная в автобиографической повести.