У Пяти углов

Красотка Инна куда-то ушла, и в лаборантской было пусто. Веринька села и стала рыться в сумочке. Вольту показалось, она сейчас вынет платок и заплачет, но она вынула казенный конверт.

— Вот, представляешь, получила вчера!

Вольт взял конверт. Так, издательство «Медицина».

— О, солидная фирма! Можно прочитать?

— Я ж для того и шла к тебе! Она даже притопнула нетерпеливо.

Вольт достал письмо на плотном издательском бланке. Так… «Как мы уже писали раньше П. Г Хорунжему, монография «Гипоталамус» запланирована… Вы, несомненно, будете одним из авторов… просим при этом учесть…»

— Ну что ж, поздравляю, Веринька, как одного из несомненных авторов.

— Ах, да что ты издеваешься! Я же вчера только узнала! А они пишут, что уже раньше писали нашему Хорунжему.

Все стало ясно, но Вольт по инерции задавал вопросы:

— Писали ему раньше, а он тебе ничего?

— Ну да! Ты представляешь!

— Но как же без тебя про гипоталамус?!

— Вот так.

— Ну а ты что? Пошла к нему?

— Конечно. Сегодня с утра.

— А он что?

— Что-что! Знаешь же его, прикинулся этаким добрым папашей: «Ты ж знаешь, как я к тебе отношусь, но ты пойми меня правильно… Объективные обстоятельства… В монографии допускают не больше трех авторов, а трое уже есть… Ты молодая, можешь подождать… Но мы тебя очень ценим и непременно сошлемся на твои работы…» Вот он что.

— «Мы сошлемся»! Значит, он тоже автор?

— Ну да. Хотя у него по гипоталамусу всего одна работа и та десятилетней давности. Давно устарела… Такой добрый папаша, норовит за плечи обнять: «Мы ценим… мы любим…» Не знаешь, как спастись от такой любви!

— А кто еще в авторах? Он сказал?

— Поливанова. Ну, она универсальный специалист — от коры до спинного мозга. Да она и пробила в план, как же без нее! Так Хорунжий говорит, добрый папаша, я же сама не знаю.

Понятно. Все при деле, все пахали. А третий?

— С третьим вообще темнят. «Ингрида Игоревна решит… Возможно, в интересах института пригласить перспективного новосибирского профессора… или близкого к ВАКу… у нас тоже есть свои достойные…»

— Кого-нибудь из ингредиентов. Того же Лаврионова. Короче, сообразят на троих.

Мгновенная вспышка ярости замкнула мысли!.. Если бы поддаться этому порыву, Вольт бы сейчас ворвался к Хорунжему, набросился бы с кулаками… Надо переждать. Он знал себя: надо переждать.

Прошла минута — и вот уже легче, уже можно обойтись без кулаков. Но все равно — какая подлость! Хуже, чем подлость: самоубийство науки! Если делить монографию, как пирог: по куску нужным людям! А Вольт превыше всего верит в науку!..

Никогда Веринька не была ему симпатична, ее ахи и восторги часто раздражают, и все-таки она — ученый, как ни странно. А за настоящих ученых надо заступаться: они-то воплощают разум, они одни противостоят энтропии. Пустить науку по рукам, превратить в шлюху — гибель всему…

А Хорунжий-то — широкая натура! Не ожидал от него Вольт. Честно — не ожидал. А от Поливановой ожидал? От Поливановой, пожалуй, ожидал.

Не спрашивая больше ни о чем Вериньку, Вольт встал.

Ты куда?

— К Хорунжему. Попробую ему объяснить.

Не очень натурально, как все у нее получается, Веринька всплеснула руками:

— Ах, я всегда верила в твою принципиальность! Но даже эта актерская реплика не остановила Вольта.

Кабинетик Хорунжего находится прямо через коридор, дверь в дверь, так что Вольт по дороге не успел расплескать своих чувств.

Видно, Вольт вошел очень резко, потому что Хорунжий весь колыхнулся и посмотрел испуганно:

— Что случилось?!

Я должен с вами поговорить, Павел Георгиевич!

— А-а… Ну-ну… — Хорунжий успокаивался на глазах. Уж не подумал ли в первую минуту, что пожар в лаборатории? — Да вы садитесь сначала, садитесь. Может, стакан воды?

Хорунжий снова принял обычный свой вид доброго папаши: большой, широкий, усатый. Ох уж эти добрые папаши!

— Павел Георгиевич, Вера Щуко — лучший у нас знаток гипоталамуса. Она должна участвовать в монографии, так будет справедливо. А главное — полезно!

Хорунжий при этих словах Вольта совсем расслабился и даже откинулся в своем кресле.

— Вольт Платоныч, дорогой, вот вы о чем! Ну правильно, я знал, что вы всегда за справедливость. Да я бы рад! Думаете, не рад бы? Господи! Мне же приятно, чтобы автор из нашей лаборатории! Мне бы это везде козырь! Но никак! Ведь распоряжается-то Ингрида Игоревна, она и позицию в плане выбила. И сразу у нее условле'но, что привлекает кого-то из Москвы. Ненахова, кажется. Наши у него защищаются. Вы поймите, такая монография идет раз в десять лет. Или в двадцать. Сколько на нее желающих! А я бы рад. Неужели не рад?

Действительно, добрый папаша. Но Вольт не размяк.

— А вы, Павел Георгиевич? Вы тоже участвуете? Но Хорунжий и тут ничуть не смутился:

— И я. Что ж, Вольт Платоныч, я это авторство, можно сказать, заслужил горбом. Беспорочной выслугой. А Щуко хочет сразу. Выпорхнула — и все ей подай. Когда-нибудь и она заслужит… Я очень ценю вашу принципиальность, Вольт Платоныч, такое редкое нынче качество. Нам такие люди и нужны. Я было подумал, вы о каких-то собственных делах взволновались, а вы — вон о чем!