У Пяти углов

Не то что бы в эту минуту Вольт все рассчитал. Но, наверное, в его собственном подсознании обобщились мысли о том, что Надя и сама прекрасно знает, что им суждено расстаться, потому и держится за свою комнату на Васильевском, и если уж расставаться, то почему не сейчас, когда она так явно демонстрирует свое непонимание, свое упрямство, свою нелюбовь, в конце концов! Он станет свободен, он сможет найти себе другую — понимающую, красивую, молодую… Нет, Вольт этого не рассчитывал, как рассчитывают шахматную комбинацию, — просто он интуитивно устремился вперед навстречу скандалу:

Слова нельзя понимать в своем и в другом смысле — иначе невозможно было бы общаться! Когда я говорю, что работаю, ты понимаешь, что я не еду в бассейн. И для дела, для практики ты слова понимаешь правильно, а вот захочется поболтать о том, что в Библии все сказано, или что Нострадамус все давно предсказал, — тогда слова можно понимать во всяких смыслах, тогда можно все истолковать, все притянуть за уши, лишь бы оправдать свой бред!

— Как же ты терпишь жену, которая говорит бред? Ты же такой интеллектуал!

Вот тоже слово, которое Вольт не переносит. Что такое интеллектуал? Чем отличается от интеллигента? Да, стилистическая глухота… Запах изо рта, конечно, тоже ужасен при близком общении — и все же неизвестно, что хуже.

— Значит, напрасно терпел!.. Ты веришь во всякую чушь, так почему тебе не дойти до солипсизма, не поверить, что мир вокруг на самом деле не существует, а только снится тебе?

— Может, и снится!

Вот и прекрасно. Тогда я исключаю тебя из своего сна и ухожу из твоего. Переживать нечего, если всего лишь сон. Потому, надеюсь, разойдемся мирно.

— Перестань, из-за этого не расходятся! — так же нравоучительно..

— А из-за чего же расходятся? Из-за ревности? Из за любовной измены? Все это сплошная банальность. Я не ревнив.

Когда-то Вольт ревновал бешено — нет, мучительно и бессильно: еще когда в школе был влюблен в Женю Евтушенко. Зато Надю ничуть не ревновал, честно. И мысли такой никогда не бывало.

— Потому что нет никаких измен, потому и не ревнуешь.

Вольт попытался представить Надины измены — и не смог.

— Потому что измена — не только постельная! Вся эта мистика с Библией и Нострадамусом — такая же измена, даже хуже. Неужели непонятно? Людей на кострах сжигали за несходство идей — так уж чего там развод! Самая большая вражда бывает из-за идей. И из-за работы. Я должен спокойно работать, делать свое дело. А как я могу работать спокойно, если ты меня злишь каждую минуту. Словно нарочно дразнишь, как идиоты зверей дразнят в зоопарке.

Противно заныло сердце. Он же прорывался сквозь скандал к свободе, нужно ликовать, так почему болит сердце?

— Для тебя все и всё — только приложение к работе!

Совершенно точно. И мне нужны полезные приложения. Способствующие!

Даже и сейчас, в крайности, Надя не удержалась от банального женского:

Я думала, я — не только приложение.

— Только! Так что, видишь, мы не устраиваем друг друга взаимно: ты меня — своей мистикой, я тебя — тем, что не возношу на пьедестал, не лепечу шлягерные пошлости: «Ах, ты для меня весь мир!»

А Жене Евтушенко что-то такое лепетал, выпив для храбрости, когда справляли Первое мая у Лены Козловой. Лепетал, а Женя смеялась: «Ф-фу, Лягушонок!» Стыдно вспоминать.

— Да, не лепечу шлягерные пошлости. Ну а раз мир — всего лишь сон, то никакой драмы. Исчез из сна — и все. Ну разве что еще приснится развод.

Чуть не добавил: «Раз нет детей, не надо и судиться», но удержался: Надя тяжело переживает свое бесплодие, и напоминать ей в такой момент — жестоко.

Да, он мчался на всех парах навстречу свободе! Когда-нибудь у него будет другая жена, возможно чем то похожая на Женю Евтушенко; она родит сына, а рожать будет непременно под водой, а потом они вместе станут растить гениального ребенка…

Если только Вольт сможет кого-нибудь растить, когда так колет в сердце.

Наконец до Нади дошло по-настоящему, что все может кончиться. И она испугалась. Подошла, схватила его снизу за локти своими сильными пальцами гимнастки, заглянула в лицо:

— Перестань! Нам невозможно разойтись! Ведь я — это ты!

Он резко высвободился. Интуиция несла его к свободе, а цепкие пальцы Нади как бы воплощали переживаемую столько лет несвободу.

— Вот уж нет! Я — не ты! Не существует во мне такой темной половины! А если бы была, я бы ее отсек! Как руку с гангреной.

Надя снова поймала его за локти.

— Меня нельзя отсечь! По живому! Сам никогда не знал боли, потому и режешь!

И снова он высвободился. Осторожно. Потому что в прошлый раз от резкого движения еще сильнее заболело сердце. И под лопаткой тоже.

— Не знал боли, правильно. Но все-таки представляю. Теоретически. А резать все равно иногда надо. Сразу!

— Нет, когда не прочувствовал на себе, не поймешь! Такому, который своей боли не знал, — чужая нипочем! Всегда благополучному!