Ничего прекраснее ранних нидерландцев, ван Эйка, Рогира ван дер Вейдена. Ван Эйк и Рогир кажутся мне абсолютной, с тех пор никем не достигнутой, недостижимой, самой сияющей, самой снежной вершиной… Откуда следует, что вершина — в начале, что взлет происходит не, как мы обычно думаем, в середине пути, но сразу после первых, робких, шатающихся шагов. Мы заворожены органическими метафорами. Нам кажется, что созревание происходит медленно, расцвет равняется зрелости. В жизни отдельного человека это, может быть, и так, но не в жизни «культуры» или, скажем, определенной «культурной традиции». Здесь расцвет наступает гораздо ближе к началу, к исходной точке, в юности, в полудетстве. Когда мне было восемнадцать лет, говорил Гете своему Эккерману, Германии тоже было восемнадцать. И в самом деле, что там до Гете? Ну, Клопшток, ну, Лессинг… А сколько лет было России при Пушкине? Даже и восемнадцати не было. «Паж или пятнадцатый год…» И какие итальянские поэты до Данте? Где, у какого де Санктиса искать их забытые имена? И значит — что же? Значит — расцвет очень рано, почти у начала, сразу после начала, и затем долгий, нескончаемый, по видимости — бесконечный упадок, в котором тоже могут быть свои маленькие, свои — упадочные расцветы, но который того первого, первоначального расцвета не достигнет уже никогда. И вот стоишь в музее перед Рогиром, перед ван Эйком, понимая, что самое главное утрачено, едва появившись, что лучшее потеряно давным-давно, безвозвратно.
Говорить хочется только о любимых стихах. Все прочее — совершенно, в общем, неинтересно. Вот «Черный силуэт» Анненского, на мой взгляд и вкус — один из его шедевров. Перечитаем его для начала.