У подножия Большого Хингана. Переезд. Возвращение в СССР

Мы с Костей тронулись, взяв опять с собой штук по пять гранат и по куску хлеба за пазуху. Всех малых детей, стариков и старух, а также раненых отправили поездом, уехала и Фиса, так как была уже на четвёртом месяце. Мы шли на несколько километров впереди обоза. Места были увалистые и обоз то скрывался в пади, то вновь появлялся на горизонте вершины сопок. Шоссейная дорога по обе стороны была завалена пустыми прострелянными бочками из-под горючего, лежали трупы японцев, тела уже были раздуты и не вмещались в добротную форму самураев. Валялись убитые артиллерийские лошади и вороньё стаями кружилось над всеми этими разлагающимися трупами людей и лошадей. Вороньё каркало в каком-то истерическом состоянии и наводило на нас неприятный первобытный страх, от которого становилось не по себе и по телу пробегал неприятный холод. Панорама была довольно неприятная.

На одной из вершин мы увидели воронку очень больших размеров, в диаметре метров двадцать-тридцать и глубиной около шести метров, на дне лежал осколок снаряда, толщина его стенки была миллиметров сорок, мы попытались его повернуть, но сил не хватило и мы отстали. По краю воронки была выброшена земля и разбросана метров на пятьдесят по окружности. Недалеко от воронки находилась тяжёлая артиллерия, стояли дальнобойные пушки-шестидюймовки. У одной из них волной снаряда сбило с лафета ствол и отбросило в сторону, придавив этим стволом двенадцать человек. Это были японские солдаты, тела из раздуло и они лежали, как будто обняв ствол, на мертвых лицах застыл ужас. Взрыв авиабомбы навсегда заставил их лежать, этих никому не нужных захватчиков – империалистов, сложивших свои кости на чужбине.

Уже смеркалось, когда мы подошли к станции Унур. Станция была пустынной, находилась под небольшой сопкой, кое где горели тусклые огни керосиновых ламп, электричества не было. На одной из улиц нам повстречался молодой, рыжий с конопатинками, очень худой парень, мы поздоровались с ним и объяснили обстановку. Он сказал, что на станции тихо и бояться нечего, на станции дежурят только двое – начальник станции и диспетчер. Определив, что их двое русских, остальные китайцы и они их не боятся, мы успокоились. Он пригласил нас в вокзал, где познакомил с начальником станции, чернявым крепышём, натуральным казаком забайкальцем. Мы поужинали с ними и рассказали, что произошло с русским обозом, идущим на запад. Они хотя и говорили, что у них тихо, но посоветовали приехать за станцию километров пять-десять и остановиться у речки на ночёвку. Мы ещё немного посидели с ними и пошли встречать обоз, чтобы немного успокоить людей. Обоз отстал от нас далеко и стал виден только через час после нашего ожидания. Мы с Костей встретили их за околицей и успокоили, что всё в порядке и можно двигаться дальше. Станцию проехали мирно, жители уже находились в домах, вечерело, на улице почти никого не было видно.

Как только проехали Унур, километра через два показалась конница и было непонятно что это за люди, обоз опять запаниковал, оружие у всех было спрятано в днищах телег и доставать его было некогда, да и оказывать сопротивление нам было запрещено. Женщины стали всхлипывать боясь расправы, не веселы были и мужчины. Но все волнения оказались напрасными, нас встречал отряд со станции Мяндухе. Пятьдесят человек с шашками и винтовками встретили обоз, у многих оказались знакомые. От радости невольно вырвалось «ура!». Дальше ехать было спокойнее, китайское население кончилось, далее шли станции с русскими жителями.

Мы с тёщей и братом Василием заехали к своим деду Василию Григорьевичу Толстоногову, ему тогда было уже за шестьдесят и бабке Марии, женщине лет пятидесяти пяти. Дед держал свою кузницу, а бабка Марья была у него молотобойцем, на это они и жили. С ними жил сын Филипп Толстоногов, а также бывший земляк с Кедрово – Шахматов. Там же на станции я повстречал Ивана Раздобреева, с которым вместе служил в отряде.

Все были измучены переездом и решили отдохнуть в Мяндухе дня три, покормить лошадей и привести себя в порядок. На четвёртый день выехали до станции Якеши, находившейся в пятидесяти километрах от Мяндухе. Дорога была сухая и ровная, тянулась вдоль большой пади с рекой, впадавшей в Аргунь. По обочинам дороги также валялись пустые бочки из-под горючего, прострелянные из автоматов и винтовок, кое-где местами лежали японские сгоревшие кузова машин, остальные детали и моторы были растащены. Войска Красной армии проходили здесь без боёв, поэтому трупов мы не встречали.