У подножия Большого Хингана. Переезд. Возвращение в СССР

На Тольку набросили наручники, арестовали меня, отца не тронули и разрешили ему идти вместе с нами. Солдаты с оружием наизготове повели нас в городскую управу. В приёмной нас раздели, сняли с брюк ремни, оборвали все вязки и забрали в камеры. Меня посадили в общую камеру с ворами, грабителями, убийцами, а Тольку посадили в камеру одиночку. Для меня это был уже четвертый арест, но более серьёзный, я конечно очень переживал. По ночам нас водили на улицу и несколько раз в ночь допрашивали, специально полусонных, но рассказывать было нечего, тем более каждый раз задавали одни и те же вопросы, мы отвечали как всё было на самом деле.

Камеры были сырые и тёмные, со стен бежала вода, на полу – сырость, бродяги – китайцы расспрашивали нас, причину по которой мы попали, а сами занимались давкой вшей, клопов или пели какие-то заунылые песни, некоторые ругались, иногда доходило до драки, надзиратели кричали и грозили плёткой, лишь тогда шум надолго успокаивался. Так мы просидели около месяца, потом нас вывели на суд.

На суде разрешили присутствовать отцу и председателю общества граждан СССР – Неклепаеву, тот в своих показаниях обвинял нас и требовал суда, вплоть до расстрела. Но судья монгол достал толстую книгу и зачитал приговор, который гласил, пять лет лишения свободы.

Большую роль сыграл отец, он умолял судью не садить нас, а если это можно, заменить штрафом. Также помог Гостев Михаил Иванович, он служил в городской управе и был членом общества граждан СССР. Судья пошёл на уступки, нашёл другую статью и заменил лишение свободы штрафом в пять миллионов²⁵.

У нас был красивый рослый жеребец, двухлетка, по кличке «Звездач», с большой звездой на лбу. Вот его и пришлось отдать за штраф в монгольскую армию.

Нас снова бросили в камеру, а отец ушёл за жеребцом. Вскоре он вернулся и отдал Звездача, взамен получил документ и вечером нас выпустили. Вот такой бедой закончилась наша история с мясом.

После на нашем Звездаче разъезжал командир эскадрона монгольской революционной армии. Рыжуха – его мать, часто видела его и всегда ржала, приветствуя. Звездач оборачивался и отвечал ей. Отцу неприятно было наблюдать эту сцену и вскоре он продал Рыжуху, которая прожила с нами с 1940 по 1946 годы и переселился в район Таогена, Николаевку. Из-за этой истории немало пришлось пережить и матери, Фиса также переживала.

***

Когда в 1946 году мы приехали в Чжаланьтунь и устроились к предпринимателю Черёмушкину, он организовал обоз, примерно в сто лошадей и отправил его в поселение, расположенное в районе реки Чол. Люди оттуда выехали, а все сельскохозяйственные орудия и скарб остались. Вот мы и стали вывозить оттуда весь скарб, сенокосилки, жатки-сноповязалки, мельницы, плуги, бороны и многое другое. Я тоже ходил в обоз на двух лошадях и привёз оттуда жатку-сноповязалку и сенокосилку. Проездили мы дней семь, а когда вернулся, меня опять ожидал жестокий сюрприз.

Нас с Фисой вызвали в контору и передали телеграмму о том, что в районе станции Хинган, а точнее не доезжая станции Ириктэ, на переселенцев, уезжающих на запад, Хайлар, Якеши и в другие пункты напали жители станции Ириктэ и открыли ураганный огонь по мирному обозу, убили тринадцать человек, множество скота, лошадей. В этом обозе находился и мой тесть – Иван Константинович Эпов, Фисин отец, с матерью Матрёной Семёновной и детьми – Васей, Юрой и Ольгой. Часть обоза заманили на станцию, арестовали несколько мужчин, а по обозу открыли беспорядочную стрельбу, стреляли даже из квартир, с сопок и из-за кустов, причём стреляли как подростки, так и женщины. Обоз растерялся, передние и задние развернулись и стали отступать, а средняя часть обоза замешкалась и весь обстрел пришёлся на них.

Отец Иван с семьёй успели скрыться под откосом дороги, а бабка Матрёна оставалась сидеть в балке, сделанном из береста²⁶, пули градом били по балке, бабка залегла в мешки с мукой и, наверное, пролежала бы там до конца обстрела, но сердце сына не выдержало и он бросился спасать мать, выскочил на шоссе, схватил лошадей под уздцы и только хотел свести их под укрытие, как его пронзили пули, лошадей он свёл, а сам упал без сознания. Матери Фисы с детьми и бабкой Матрёной помогли уйти другие, а отец Фисы и другие раненые и убитые лежали ещё двое суток без какой-либо помощи, пока шли разборы и выяснения причин такого внезапного нападения. Лишь на вторые сутки противники дали согласие забрать трупы и повозки с убитыми лошадьми. При этом обстреле сильно пострадали семьи Писаревых и Широкова. Над трупами Писаревых поиздевались, вырезали иероглифы на теле, повыкалывали глаза у отца и сына. Лишь матери и младшему сыну удалось спастись. За что была такая месть, так и не выяснили. Семья Широкова была большая, а остался лишь грудной младенец, сохранившийся под телом своей матери, когда его нашли, он был жив и сосал грудь матери, кровь, смешанную с молоком. Еще в живых осталась его сестра, каким-то чудом ехавшая в другой подводе с подружкой.